Похититель перьев или Самая странная музейная кража

Двадцать один год назад, во время Олимпиады 1994 года, когда все внимание страны было приковано к Лиллехаммеру, грабители прислонили стремянку к стене галереи, забрались в окно и украли знаменитую картину Эдварда Мунка «Крик». Вместо него воры оставили открытку с надписью от руки «Спасибо за плохую охрану». Пол Энгер, их главарь, долгие годы прятал шедевр в потайном ящике своего кухонного стола.

Лонг был в хорошем расположении духа и болтал о всяких мелочах, пока мы шли по улице в поисках ланча. Я прислушивался вполуха, но в конце концов не выдержал и взорвался:

– Лонг, я думаю, вы были со мной честны, но все равно такое ощущение, что вы чего-то недоговариваете! У этого всего слишком много этапов! Он посылал вам фотографии! Он просил вас их рассылать! Он просил вас принимать переводы и дальше отправлять деньги ему!

Я украдкой взглянул на Лонга. Он смотрел на мостовую, засунув руки в карманы куртки, пока мимо нас проносились машины и коляски.

– Даже если вы были таким доверчивым и настолько боготворили Эдвина, – продолжил я – было столько моментов, когда разумный человек остановился бы и спросил, что вообще происходит? Вы же не дурак. Вы очень умный и талантливый человек!

После длинной паузы, когда мы прошли целый квартал, он сказал:

– Я знаю, у вас вообще не должно быть причины мне верить, потому что все это звучит так… нелогично.

Его голос был очень тихим.

– Я чувствую себя в этой ситуации так безнадежно. Я ничего не утаиваю, но такое ощущение, будто я заперт в клетке. Все, что я скажу, совершенно неважно.

– Нет! – парировал я. – Ничто не безнадежно. Ваши слова имеют значение. Например, за прошлый год я слышал от двух человек, будто вы говорили, что у вас полно красногрудого плодоеда. И я не знаю, как к этому относиться, сомневаться в их словах, или сомневаться в вас. Я всего лишь пытаюсь…

– Добраться до истины, – тихо подсказал он.

– И что я теперь должен делать с этим знанием? – спросил я.

– Да что хотите.

– Но это правда?

– Да, – казалось, что он съеживается у меня на глазах, его голос становится тише, а шаги замедляются.

– И много у вас красногрудого плодоеда?

– Да… у меня все еще остались некоторые посылки, которые я должен был продать.

Он словно немного приоткрыл дверь, и я со всей силы ломанулся туда.

– Сколько?

– Мм… где-то сто десять штук, наверное?

– Птиц?! – воскликнул я.

– Нет, только перьев.

– Какого вида? – спросил я, стараясь сохранять самообладание.

– Granadensis. Pyroderus scutatus scutatus. Pyroderus scutatus occidentalis. Мне кажется, их было около ста десяти. Где-то от ста до ста двадцати.

– Но уже 2015 год! Что у вас было четыре года назад?

Ему совершенно точно было плохо. Я знал, что он голоден, но продолжал гнать его вперед, не соглашаясь на предложения ресторанов, потому что мне не хотелось упускать момент.

Он вздохнул.

– Сложно посчитать точное количество, потому что в каждой посылке их было немного. И я не считал эти посылки, ну, сколько там посылок и сколько в них перьев. Я не помню, сколько из них я продал. Мне кажется, я продал примерно половину, и где-то половина осталась.

Я понял, что у него в голове есть некая цифра, которую он изо всех сил старается не упоминать.

В конце концов, после долгих уговоров, он оценил общее количество перьев в цифру от десяти до восьми сотен.

Мы зашли в «Аракатаку», в дорогой скандинавский ресторан примерно в полутора километрах от галереи. В других обстоятельствах я бы пошел в такой ресторан только в особом случае, – сколько может быть в жизни шансов попробовать жареные селедочные язычки или морской черенок с капустой? Но Лонг в любой момент мог признаться в том, что еще не говорил ни одной живой душе. Сам акт признания означал, что ему придется расстаться с легендой, которой он утешался все эти годы, – что сообщество вязальщиков мушек незаслуженно пятнало его репутацию, обвиняя в преступной связи с Эдвином. Наконец-то он начал осознавать неприятную правду, что именно они имели в виду.

Официант ушел, приняв наш заказ. Я наклонился к Лонгу и спросил, наверное, уже двенадцатый раз за эти выходные, сколько тушек Эдвин ему прислал на продажу. В первые два дня он твердо отвечал, что всего три или четыре, но после того, как он признался, я должен был спросить:

– Так сколько тушек, Лонг? Десять? Или, может быть, пятьдесят?

– От десяти до двадцати, – его голос был едва слышен за звуками норвежской поп-музыки. – Но точно даже не близко к пятидесяти.

Я откинулся на спинку дивана. В зависимости от вида, стоимость двадцати тушек могла варьироваться от двадцати до ста двадцати пяти тысяч долларов. Если выдергивать эти перья и продавать поштучно, сумма будет только расти. Стоимость перьев красногрудого плодоеда, – судя по всему, плата Эдвина за посредничество, – составляла более семи тысяч.

Глядя мне в глаза, он пытался понять, что я думаю.

– Лонг, вы понимаете, что придется их мне показать?