Поход Мертвеца

Они долго сидели так, пока женщина не пришла в себя окончательно. Поднялась, спешно принявшись заворачивать и убирать в коробки драгоценности; четверть часа, и она снова позвала матросов, требуя стащить вот этот в трюм, а эти два до ближайшей коляски. Вынула кошелек, матросы, воодушевленные видом меди, да и совестившиеся за вчерашнее, забегали вдвое быстрее. Мертвец поднялся, собираясь отправиться с ней.

– Ты со мной не пойдешь.

– Но как же, милая… – Лискара встала в проходе, закрыв ему рот подушечкой указательного пальца. Совсем как Либурна.

– Нет. Это дело торговки, подманивать и ублажать. Нечего на меня моему мужчине смотреть, пусть другие слюни пускают и мошной трясут. Для этого и еду. А тебе незачем видеть, как я изгаляюсь. Самой неприятно, – после короткой паузы добавила она.

– Тогда зачем едешь?

– Будто не понимаешь. Сестра работает, вернее, погоняет работников, а я, младшая, непутевая, дурочка, у нее на подхвате. Ни жизнь наладить, ни корни пустить, ни детей вот… – в глазах блеснули слезы, тотчас исчезнувшие. – Она хозяйка прирожденная. С ней общаюсь, как будто околдованная, да сестра над всеми так. Все по ее слову делается, и все соглашаются. Я с ней рядом долго находиться не могу. Она мать прогнала, когда у той, ну… с головой не все в порядке, в деревню на постой отправила, чтоб не отпугивала. В работу вся ушла, с потрохами.

– Ведьма, – хмыкнул Мертвец.

– Нет, упертая такая. И злая. Потому и упертая, как ослица – с места не сдвинешь, да нет, как баран, привыкла все и всех проламывать. Потому и без семьи. Отец от нас просто ушел, еще когда я совсем маленькая была, вышло, что все на ее плечи упало. Я еще болела часто и подолгу, – в голосе вдруг прорезалась теплота. – Сестра со мной последним делалась, приданое закладывала, чтоб только ничего не случилось. А теперь умом поехала…. Да все мы… ладно, я выговорилась. Прости, что навалила на тебя всего, но ведь мой мужчина должен знать, на что нарвался.

Мертвец молча обнял Лискару.

– Я уж понял, – произнес, целуя шею. Она тряхнула забронзовевшими на фоне восхода волосами.

– Мне пора. Я остановлюсь в госпиции на Моховой улице, называется «Кудлатый мишка». Приходи, но только вечером.

– Я же твой брат. И потом, меня наняли тебя охранять.

– Я думала, ты меня и так станешь… – Мертвец смутился. – Ну, наняли, так наняли, ничего не поделаешь. Вот тебе взятка, чтоб не заметил, как я сбегу, – она поцеловала наемника и быстро выскочила из каюты. Мертвец отправился следом, но корабль заполнили толпы – большинство путешественников спешило на пристань, кто по делам, кто за красотами. Он попал в людской водоворот, а когда выбрался, увидел, как его женщина садится в двуколку. Лискара также заметила наемника, махнула ему рукой, хлопнула по плечу возницу и скрылась в череде таких же двуколок, быстро покидающих пристань.

Шум и гам на пристани стихали. Если поначалу, в предутренние часы, поджидавший неф берег полнился толпами готовых услужить: возниц, носильщиков, менял, зазывал, прачек, стражей и карманников, – теперь, когда прибывшие разъезжались, порт стремительно пустел. События медленно перемещались с правого крайнего причала к центральному, туда, как услышал Мертвец, к середине дня должен пришвартоваться крупный лесовоз из Кижича. Понятно, ни возниц, ни карманников он не интересовал, но портовые рабочие, желавшие заполучить лишний медяк, остались ждать, перекусывая на сваленных на причале измочаленных канатах, ожидавших растрепывания и превращения в холщевину.

Наемник побродил по берегу, отклонил несколько предложений проехаться по городу с ветерком, полюбоваться красотами, – в самом деле, сейчас он, вырядившийся по случаю прибытия в город в льняную выбеленную рубаху и бордовые штаны, выглядел весьма привлекательно для оставшихся в порту зазывал. Он и хотел пройтись до ближайшего трактира, хлебнуть кваса или пива, как вдруг вспомнил суетящуюся Лискару. Она просила унести сундук и с собой взяла два, а значит… он вошел в ее каюту. Ну да, рундук вытащила, захватив в госпицию. Теперь каюта выглядела опустошенной, только завеси на окошке да зеркальце и кружевные салфетки напоминали об ушедшей хозяйке. Зачем ей сдался неподъемный короб, ведь самое ценное хранилось в обычных сундуках, один из которых отправился обратно в трюм. А ведь в нем украшений на сотни, если не тысячи, монет. Мертвец покачал головой и усмехнулся левой половинкой губ. Женщины, что тут сказать. Самое ценное для них родные безделушки, взятые «на счастье», и превеликое множество одежды, которой рундук, он уж видел, набит доверху. Лискара всего-то однажды переменяла платье с темно-зеленого, глухого, на голубой сарафан, схожий с тем, что так любила Либурна, с перламутровыми пуговичками по левому краю.

Он снова спустился с нефа, прошел в ближайший трактир, развернулся и двинулся на поиски Моховой улицы.