Поход на Москву

Подходим к какому-то полустанку. С севера доносится гул орудий, и на горизонте, как комки ваты, висят высокие разрывы шрапнелей. Всегда я испытывал то же неприятное чувство, пока не войдешь в линию огня. Когда уже снаряды ложатся близко, сами становимся на позицию, открываем огонь, тогда ни о чем не думается, да и некогда. Но пока входишь в эту полосу из тыла, с его спокойной жизнью, такой далекой от всего этого, испытываешь какое-то щемящее, неприятное чувство.

Разгружаемся. На станции стоит начальство, на площадке бронепоезда. Видим генерала Кутепова, с его характерной черной бородкой.

Если Кутепов здесь, то, очевидно, дело серьезно. Полковник Румель, полковник Туркул тоже с ним. У этих двух дроздовцев есть какое-то сходство. Румель выше ростом, оба горбоносые, напоминают больших хищных птиц, пожалуй, больше всего орлов, и не только по виду, но и по всей повадке, движениям, выражению глаз.

На путях опрокинутая площадка нашего тяжелого бронепоезда. Что случилось? Оказывается, выстрелил под слишком большим горизонтальным углом, и орудие откатом опрокинуло площадку, задавило двух человек орудийной прислуги. Это объясняет нам Ваня Прокопов, разведчик. Он все время мотается верхом кругом, и сведения у него самые точные. Мы связаны орудием и получаем информацию от него.

— Только бы нас не придали какой-нибудь другой пехотной части, — говорит Болотов, когда мы сгружаем орудия. — Хватит, уже намучились с белозерцами под Харьковом. Туркул, через Основу, на полдня раньше вошел в город.

Он высказывает то, что думают все, включая, наверно, и командира батареи.

Командир, полковник Соловьев, осматривает батарею последний раз перед тем, как выступить походным порядком. Он, как всегда и во все времена года, без фуражки. Ветер слегка треплет седые волосы. «Маленький полковник-артиллерист без фуражки» — так его знает вся Дроздовская пехота. Стального цвета глаза осматривают каждого, серые усы шевелятся, но говорить он не любит.

Выступаем. Набегает тучка. Начинается ливень. Промокаем. Потом опять солнце. Только дорога на этих плодородных землях Харьковской губернии сейчас же становится грязной. В гуле канонады впереди можно уже различить отдельные выстрелы и разрывы.

Нас перегоняет эскадрон кавалерии. Это архангелогородцы. Я меньше всего хотел бы обидеть этих жертвенно настроенных харьковских юношей, не совсем уверенно и твердо державшихся в седлах, но вид у них был аховый. Самое же нелепое — это были длинные пики, оружие, владеть которым не так легко, требуется большая сноровка и сила. Ни того ни другого эти вчерашние гимназисты не имели. В результате иногда задевали за ветви деревьев и оказывались на земле, без всякого вмешательства в это дело противника. Наша часть прошла уже кровавую боевую школу, начиная с похода Дроздовского, полей Кубани, степей Донецкого бассейна, и потому отношение к этим новосформиро-ванным частям было снисходительно-недоверчивое.

— Разгневался, видно, Господь на Добровольческую армию и послал ей на погибель «архангелов», — острили добровольцы, называя «архангелами» архангелогородцев.

— Час от часу не легче, — сообщает Прокопов, — будем действовать с пехотой якутцами (Якутский пехотный тоже новосформирован-ный полк^{224}).

— А где же наш первый батальон Туркула? — задают вопрос едущие на передке орудия номера.

— Не то на правом фланге, не то в резерве. А якутцев красные уже один раз из Богодухова выкинули.

— Теперь все равно попрем красных, — с уверенностью говорит Браун. — Видели, сколько войск разгружалось на полустанке, да и наши бронепоезда уже здесь.

Разговоры смолкают. Через час стоим близко от железнодорожного полотна около мелкой поросли орешника. Вдали, на возвышенности, виден Богодухов.

Приказ нам задержать бронепоезд противника. С нами взвод якутцев — прикрытие для батареи. Одеты они в новое английское обмундирование, но не чувствуется к ним доверия, и нет той уверенности, которую мы имели с нашими обтрепанными, малочисленными ротами дроздов в Донецком бассейне.

Красный бронепоезд подскочил как-то неожиданно быстро и обложил беглым огнем наше прикрытие. После наших нескольких выстрелов поспешно отошел в сторону Богодухова. «Гаубичный огонь великолепен и поразителен: вихри взрывов, громадные столбы земли, доски, камни, выбитые куски стен, а главное, адский грохот» — такую картину рисует Туркул в «Дроздовцах в огне», а Туркул никогда не отличался излишней «впечатлительностью».

Близится вечер. Впереди медленно наступают цепи якутцев. Мы снимаемся поорудийно и идем за ними, поддерживая их огнем. Заваривается впереди частая ружейная стрельба. Трескотня пулеметов, слышно «Ура!», и… мы видим бегущих на нас якутцев.

Полковник Соловьев, с револьвером в руке, останавливает бегущего офицера и что-то кричит ему. Мы, номера, задерживаем бегущих солдат и заставляем залечь около орудия. Но это не так легко. Некоторые из них побросали винтовки. Другие послушно ложатся, но, судя по бледным, перепуганным лицам, сомнительно, как они будут действовать своим оружием.

— Картечь! Трубка ноль! — подает команду Соловьев.