Похвала добродетели

— Дюжи-и-ну! — протянул Магомет, словно только в этом и была загвоздка.

— Ну ладно, ладно, хватит и половины, — быстро уступил Аскер. — Но чтоб гостей штук полтораста было, не меньше, — слышишь?

— Ладно, потом уточним, — улыбнулся Магомет и направился к классу, — звонок уже прозвенел.

II

В минуты, свободные от домашних дел, Зарият любила незаметно наблюдать за сыном — как он занимается, читает, отдыхает, подложив ладони под голову и полуприкрыв веки с длинными темными ресницами. Вот ведь странно — совсем крошечным был, когда отец погиб, ничего не мог перенять, а повторяет отцовские движения, голос такой же, такая же быстрая походка. Казалось бы, во всем этом он должен был бы, скорее, подражать Бисолтану, под кровом которого вырос и возмужал, но нет, — видно, природа сильнее, видно, никуда от нее не денешься.

И лицом Магомет тоже — вылитый отец. Правда, нос у него потоньше отцовского и, может быть, чуть острее подбородок. Да и лицом побледнее, — это, наверное, от учебы. С гор приходит смуглый, с темным румянцем на широких скулах, а зимой кожа постепенно белеет, и тогда еще чернее кажутся глаза и широкие, сросшиеся на переносице брови...

Вот он оторвал взгляд от книги и посмотрел на портрет отца, висящий над его рабочим столиком, словно душой уловил, что именно сейчас Зарият сравнивает их, думает о них обоих. Из-под лихих усов джигита белеет узкая полоска белых крупных зубов... Глаза — в точности как у Магомета, большие, темные. На черкеске — ровные ряды газырей, правая рука сжимает маузер, а на поясе, украшенном серебряными уборами, висит кинжал...

Магомет задумчиво смотрит на отца и пытается представить, что сказал бы тот ему, своему сыну, умирая, с какими словами обратился бы к нему, если бы трехмесячный мальчик мог хоть что-то понять. Быть может, он сказал бы ему, что умирает, выполнив свой долг, и верит, что сын его, Магомет, проживет свою жизнь так же честно и мужественно...

На мгновение Магомету показалось даже, что он слышит голос отца, — голос, которого он не мог помнить. Вновь углубившись в книгу, он долго не видел того, что в ней написано, и очнулся, лишь услышав слова Зарият:

— Отдохнул бы, сынок, прошелся бы по воздуху. Сколько можно сидеть с книгой! Неужели такая она интересная?

— Очень интересная, — рассеянно отозвался Магомет. — А гулять я не хочу.

— Ну, если не хочешь, так расскажи хоть, про что там написано, в этой книжке, и пусть все твои печали лягут на мою душу.

Магомету не хотелось сейчас ни о чем рассказывать. Он думал о сочинении на вольную тему, которое им задали в школе. Не написать ли что-нибудь о горах, о смелых горцах? Потом он решил как-нибудь связать эту тему с темой Данко, который собственным горящим сердцем освещал людям путь из мрака. Данко был одним из самых любимых героев Магомета, и, никому в этом не признаваясь, он еще мальчишкой мечтал о том, что однажды сумеет совершить во имя людей такой же прекрасный подвиг.

— Ладно, садись... Я расскажу тебе, пожалуй, одну легенду, — не умея отказать матери, сказал он. — Устраивайся поближе.

Зарият слушала, как завороженная, каждое слово Магомета казалось ей особенно удивительным, красивым, умным. Наверное, — думала она, — никто не умеет рассказывать лучше ее Магомета. Еще бы — столько книг прочитал, сколько другим и не снилось.

Магомет умолк. Помолчала немного и Зарият, а потом спросила, глубоко опечаленная судьбой неведомого ей Данко:

— И что же, так и погиб этот несчастный?

— Но это же сказка, мама!

— Клянусь памятью умерших, — продолжала Зарият, — что сказка твоя очень похожа на то, что бывает в жизни. Верь мне — я много повидала на своем веку.

Когда мать поднялась, Магомет придвинул к себе поближе лампу и начал писать. Ровные строчки быстро побежали по белой странице, и часа через два сочинение было готово.

Боясь помешать сыну, Зарият тихонько поставила на стол кружку айрана, тарелкус большим ломтем гырджина[15] и направилась в комнату, из которой доносилось размеренное посапывание спящего Бисолтана.

Осенняя ночь повисла над селом прохладным влажным пологом. Изредка слышался лай собак и сухой шелест опавших листьев, подгоняемых легким сентябрьским ветерком.

III

И вот уже подошел октябрьский праздник. Алые флаги врезались в золотые краски осени, словно пытаясь поджечь своим пламенем сухую листву. Повсюду — транспаранты, лозунги, призывы... А во дворах высятся душистые и стройные стога сена, и закрома забиты кукурузой...

Бравурная музыка из развешанных по селу репродукторов врывается в дома даже сквозь плотно закрытые окна, и, идя по улице, невольно подчиняешь свой шаг ритмам маршей, звучащих в воздухе.

Проснувшись, Магомет увидел на спинке кровати отутюженные брюки, свежую белую рубашку, — обо всем успевает позаботиться добрая Зарият. Он тщательно, до блеска, начистил свои давно не новые ботинки, смочил волосы, тщетно попытался зачесать их назад и, надев праздничную одежду, вышел в кухню.

— Мне бы поесть чего-нибудь, — обратился он к матери и подтянул гирьки ходиков.