Похвала добродетели

— Ты, Абдуллах, говори, да не заговаривайся. Не хотела я тебе грубить, но сам виноват. Интересно, с чего бы мне завидовать несчастной Шами, у которой и курицы-то во дворе не осталось?! Ох, не дожить бы мне до такой бедности! — И, гремя ведрами, Буслимат вышла за калитку.

Он не знал, что еще сказать, чтобы она его поняла. До чего же живуче в людях старое! Одна из лучших колхозниц не хочет отдавать дочку в школу. Выходит, с одной стороны, Буслимат — передовой человек, а с другой — самый что ни на есть отсталый. Отец Нафисат погиб от кулацкой пули за то, чтобы все дети могли получать образование и были настоящими, полноценными людьми, а мать говорит о каких-то богопротивных книгах... Конечно, был бы он жив, Таусолтан...

Буслимат вернулась с ведрами, в которых колыхалась свинцово-голубая прозрачная вода. Он хотел было помочь женщине, потянулся к ведрам, но она увернулась:

— Ничего, не беспокойся, я сама...

— Послушай, Буслимат, найдется у тебя кружечка айрана?

— А как же! — Она поставила ведра. — Только врагам пожелаю, чтобы в их домах не было айрана...

Жадно выпив холодный пенящийся напиток, он поблагодарил хозяйку и направился к калитке. Но на ходу сказал:

— Если когда-нибудь твою Нафисат не возьмут даже в помощницы к дочери Шами Гежеевой — вспомнишь наш сегодняшний разговор. Неграмотный и слепой — одно и то же. Как же можешь ты, еще молодая женщина, рассуждать как темная старуха? Не похвалил бы тебя за это бедный Таусолтан... Ну, не взыщи, что оторвал тебя от дел.

И быстро пошел по улице.

А Буслимат, подобрав подол длинной юбки, уселась на ступеньке крыльца, где только что сидел учитель, и погрузилась в тяжелые раздумья... Да, ее муж, ее Таусолтан, не раз говорил, что Советская власть — это власть образованных людей. Бывало, до рассвета сидел за русскими книжками, и никак его не оторвешь. «Надо, говорил, учиться, обязательно надо». Но она-то думала, что он имеет в виду только мужчин, а послушать Абдуллаха — выходит, что и женщины теперь должны быть грамотные. Так неужели она станет растить свою дочь не так, как об этом мечтал ее любимый муж? Ох, хитрый этот Абдуллах, на самую больную мозоль наступил, напомнив ей о Таусолтане. А с другой стороны, — продолжала она размышлять, — зачем женщине грамота? Корову доить? Обед варить? Полы скоблить? Для этого книжки не нужны. Потом замуж пойдет, детей растить станет, — опять-таки грамота ни к чему. Это начальникам надо уметь читать-писать, но не допустит же аллах, чтоб селом Состар, к примеру, правил не мужчина в папахе, а женщина в платке! Даже смешно о таком подумать...

Вспомнив свою жизнь, и мужа своего, и то, как осталась она вдовой с маленьким ребенком на руках. Буслимат подошла к курятнику, отворила дверь и, не говоря дочери ни слова, выпустила ее во двор. А утром разбудила чуть свет, одела получше, заплела косы и, наспех покормив, коротко бросила:

— Ступай в школу...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В раскаленной печи потрескивает сухой орешник, а из соседней комнаты до Зарият доносится мощный размеренный храп Бисолтана. Чем больше он устанет, тем громче храпит, — и что бы это могло означать?

Сидя у очага, Зарият сматывает пряжу и искоса поглядывает на сына. Ей интересно, о чем он так глубоко задумался. Но спросить женщина не решается, — мало ли какие мысли могут тревожить взрослого парня! Вот он снова склонился над тетрадкой, пишет, пишет... Может, все-таки спросить, о чем? Он ведь так интересно рассказывает!

Но нет, Магомет не стал бы ни с кем делиться теми странными мыслями, какие пришли ему в голову сейчас, когда он думал об очередном школьном сочинении. Мать ничего не поймет, а любой другой просто рассмеялся бы, проследив за ходом его мысли.

Надо было писать о Татьяне... О милой, скромной, красивой Татьяне Лариной, а на уме была Нафисат. Далекая пушкинская девушка, выросшая в России, и горянка Нафисат, сегодняшняя, близкая, незаметно для самого Магомета как бы сливались в его сознании в какой-то один образ, вобравший в себя и черты Татьяны, и черты Нафисат. Ну можно ли об этом кому-нибудь рассказать?

Магомет едва ли не наизусть знал роман, читал и перечитывал его без конца, и всякий раз спрашивал себя: как мог Онегин отвергнуть любовь такой девушки, как Татьяна? Как мог пройти мимо ее чистого, глубокого чувства? «Как я ошибся, как наказан...» — восклицает он в восьмой главе романа. Но Магомет ловит себя на том, что это горькое восклицание не вызывает в нем ни участия, ни сострадания к пушкинскому герою. Пускай и Татьяна не дождалась того счастья, о каком мечтала с юности, но Онегин купил свою «постылую свободу» слишком дорогой ценой. Он отвергнут, ему уже нечего ждать от жизни.

Нет, он, Магомет, не пройдет мимо своей судьбы, своей Нафисат. Если она действительно любит его, они будут вместе.

Возможно, вполне возможно, что в их жизнь вмешаются какие-то силы и им придется расстаться. Что ж! Настоящему чувству разлука не страшна.