Похвала добродетели

Она резко выпрямилась, испуганными, расширенными глазами посмотрела на сына и, прежде чем что-нибудь сказать, несколько мгновений стояла с открытым ртом, словно задохнулась от услышанного.

— О аллах! — тихо, почти шепотом обронила Зарият. — Кто принес тебе эту злую весть?

— По радио уже говорили. Это немцы на нас пошли, мама...

Он включил радио.

«...в четыре часа утра германские войска...»

Да, сомнений не оставалось. Смертоносным камнепадом обрушилось горе на страну.

Люди столпились у динамика в центре площади, у сельсовета. Давно уже у каждого было свое радио, но все — от детей до древних стариков — собрались под репродуктором, словно злая весть вырвала их в этот час из домов и привела сюда, где все они будут видеть и чувствовать друг друга. Толпа росла и ширилась, тревожный гомон навис над нею.

Бисолтан поискал глазами Магомета, но не нашел, а рядом с собою увидел секретаря парткома Сафара.

— Что скажешь, сын Бекмурзы? — спросил он. — Как объяснишь нам, что после Договора, о котором так много говорили, началась война? Значит, нарушили немцы условие?

— Да, — горестно вздохнул Сафар. — Война...

— Боюсь, что это будет большая война, — задумчиво продолжал Бисолтан. — Фашист — он и есть фашист, и пока его не остановишь, он не остановится, его повадки известны.

— Да, — согласился Сафар. — Уж если проклятые гитлеровцы начали воевать, от них нечего ждать ни благоразумия, ни жалости. Их отрезвит огонь, и только огонь. Волк умнеет лишь тогда, когда по нему бьют из ружья.

Стихийно возник митинг — сам собой, без всякого президиума, без трибуны, без обычных формальностей. Говорили, в основном, старики, — рассудительные, трезво мыслящие, мудрые горские старики.

— Нет здесь нашей вины, нет, — начал старый сторож Тебо, кавалер медали с крестом, что еще при царе получил, — а если и есть, то, может, в том только, что слишком мы доверились, слишком успокоились, позабыли, что вокруг нашего коша голодные волки рыщут. Радовались мы миру, радовались нашей жизни, а ведь большой бой за мирную жизнь людей еще не был закончен.

— Верно, — подхватил другой старик, — и это будет самый священный, самый справедливый бой. Аллах да поможет нам собрать все силы и обрушить их на головы кровожадных фашистов.

Стоя в сторонке, Магомет слушал неторопливые слова старцев — тех, кто бил врагов в гражданскую войну, тех, кто организовывал первые колхозы. Но вот заговорил его отец — Бисолтан.

— Правду говорят наши аксакалы, — начал он. — Наш новый строй, вся наша жизнь давно лишила сна и покоя врагов Советской власти. Ненавидят они нас черной ненавистью, потому что боятся. Но не видать им наших земель. Русский солдат, и украинец, и грузин — все большие и малые народы пойдут защищать свою Родину, и горе тому, кто попытается нас сломить.

Магомет почувствовал на плече чью-то руку и оглянулся. Перед ним стоял Аскер. Как резко он изменился! Обычно веселое, беззаботное лицо его было сейчас бледным и озабоченным.

— Да, брат, — сказал он так, словно продолжал давно начатый разговор, — эта война будет позлее финской, погорячей. Так что у институтов наших теперь уже новый адрес: фронт! И письма любимым мы будем писать не на лекциях, а в землянках, в перерывах между боями.

— Ты все еще шутишь, Аскер? — грустно заметил Магомет.

— Нет, не до шуток мне. Однако и духом падать рано. Помнишь — «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней!» Мы победим. Завтра с утра пойдем с тобой в военкомат, — согласен?

— Помолчи, послушаем учителя Абдуллаха, — отмахнулся Магомет.

На Абдуллахе была его повидавшая виды военная гимнастерка, в петлицах — кубики, на груди — боевой орден...

— Дорогие сельчане, — послышался его глухой, слегка дрожащий голос. — Фашистские бандиты, как стая голодных волков, коварно напали на нашу землю. Они не пощадят ни детей, ни стариков, ни женщин. Они привыкли смертоносным огнем прокладывать себе дороги в чужие страны, — вы знаете это из газет и из сообщений радио. Где бы ни прошли гитлеровцы, за ними остается глубокий кровавый след. Однако наших сил они не учли, они не знают духовных сил советского человека и мощи нашего оружия. Наша армия остановит врага, чего бы ей это ни стоило. Сегодня, — продолжал Абдуллах, — Ахмат, Асхат, Узеир и я едем в Нальчик, в военкомат. Я могу поклясться от себя и от своих друзей, что мы будем биться до тех пор, пока не утопим врага в его черной крови. Мы не посрамим вас, наши отцы и односельчане, вам за нас не придется краснеть.

IV

В тот же день они отправились в путь, конца которому никто бы не мог предсказать. Их провожали старые матери, сестры, дети, соседи. Все совали в дорогу какие-то узелки с едой, слышались тихие голоса: это матери спешили дать сыновьям последние наставления, сказать последние прощальные слова. Плакали тихо, беззвучно, боясь нарушить скорбную торжественность расставания.

Молодые женщины — жены отбывающих — с трудом сдерживают рыдания. Шныряют мальчишки, не умея скрыть своей бездумной зависти к тем, кому предстоят смертельные схватки с врагом.