Похвала добродетели

Мигом спустившись вниз, они бросились к клубу, — именно там обычно узнавали люди о последних новостях. Но не успели добежать до сельской площади, как заметили приближающиеся к селу грузовики и подводы с людьми.

Нет, это были не враги, это были свои! Отступающие части вошли в село, люди в шинелях устало выбрались из машин и подвод на травянистую поляну около клуба. Лишь раненые оставались лежать, и возле них суетились санитары.

В одном из прибывших Кайсыну еще издали померещился отец. Да, это он! Тот же высокий лоб, те же, только сильно запылившиеся каштановые волосы, тот же тонкий, с горбинкой, нос...

Кайсын бросился к нему, но шагах в двух словно споткнулся, — нет, это не он, это был совсем, совсем чужой человек, которого он и не видел-то никогда в жизни.

А к солдатам со всех концов села уже бежали женщины, держа на вытянутых руках белые узелки с угощением — куски сыра, гырджины... Раненых поили молоком, бережно приподнимая от носилок их отяжелевшие от страданий и боли головы...

Солдаты не понимали, о чем говорили им эти смуглые горянки, но ласково-певучая речь их словно смягчала боль, а заботливые женские руки, возможно, напоминали им руки их матерей, жен, сестер... И их запекшиеся, сухие губы благодарно и доверчиво улыбались.

Жена Абдуллаха Абидат приблизилась к молодому парню, по-видимому какому-то командиру, потому что в петлицах его были какие-то кубики.

— Скажи, сынок, не встречал ли ты где-нибудь моего мужа Абдуллаха? Сколько уж времени писем нет! Может, видел? Чернобровый такой, красивый, с орденом за финскую... Мне бы только знать, жив ли он, совсем ведь недавно вернулся в часть после госпиталя, года дома не прожил.

— Нет, мамаша, — виноватым голосом ответил молодой командир, — не видал я твоего Абдуллаха, верно, воюет где-то в других краях. — И добавил, заметив печаль на лице женщины: — Но ты не волнуйся. Почта сейчас медленно идет, такое уж время. Будем верить, что жив твой Абдуллах.

— Спасибо на добром слове, — тихо сказала Абидат, — желаю тебе вернуться домой победителем. — И она протянула молодому командиру гырджин и сыр, завернутые в белоснежный лоскут. — Пусть погибнет враг от ваших рук, пусть не видать ему больше родного порога, — причитала Абидат, глядя, с какой жадностью ест незнакомец ее угощение.

Кайсын и Азрет тем временем вступили в разговор с красноармейцем, правая рука которого неподвижно висела на повязке. Раненого звали Александром, но ни Азрет, ни Кайсын не могли гладко произнести это длинное русское имя, и, заметив это, красноармеец сказал:

— А вы зовите меня Сашей. Это все равно...

Однако едва они разговорились, как раздалась команда собираться в дорогу. Александр быстро поднялся на ноги, протянул мальчишкам левую руку и сказал:

— Ну, джигиты, не поминайте лихом. Даст бог, встретимся когда-нибудь, а пока не забывайте солдата Сашу, — договорились?

— Не забудем, вспомним... — за двоих ответил Азрет.

Затарахтели моторы грузовиков, заскрипели подводы. Глядя им вслед, женщины грустно помахивали руками и белыми холстинками, в которых час назад принесли еду для незнакомых им воинов. И лишь когда вдали осталось видным только жиденькое облачко дорожной пыли, все стали молча расходиться по домам. И молчание это было тяжелым, гнетущим, суровым.

Верили ли они в победу, эти опечаленные, одинокие горянки, не по-женски тяжело и много работающие с первых дней войны? Да, верили свято, и только это придавало им сил. Но измученные, исхудалые лица отступающих воинов, весь их вид, — какой-то виноватый, горестно-смущенный, — болью отзывался в сердцах. Неужели же нет силы, которая преградит путь врагам? Неужели всюду, на всех фронтах, вот так же отступают, отдавая наши земли фашистам? Или, может, это просто маневр? Военная хитрость, направленная на то, чтобы сберечь силы, а потом объединить их и ударить по гитлеровцам так, что они и костей своих не сосчитают? Может быть, все может быть. Откуда им, женщинам из балкарского села Состар, знать планы командования?..

...Под вечер в доме Буслимат появился Азрет. Увидев хозяйку, он было повернул обратно, но, оторвавшись от своего веретена, женщина сказала:

— Куда спешишь, поздний гость? Заходи... Письмо, наверно, принес? Я передам, не бойся.

Но Азрет не хотел отдавать письмо матери Нафисат — ведь оно было написано не ей, а ее дочери!

Буслимат заметила смущение парня и сжалилась над ним:

— Ступай, они в той комнате.

Он застал Нафисат и Жаннет у печки. Обе вязали носки из грубой шерсти, — большие носки, сразу видно, что не для себя.

— Вот, возьми, — протянул он от порога руку. — Это тебе.

Нафисат вскочила.

— О, милый мой почтальон, спасибо тебе! — обрадовалась она. — Входи, садись, Азретик, я напишу ответ. И почему это он сам ко мне не зашел? — вдруг взволновавшись, спросила она. — Не случилось ли чего?

— Э, ничего не случилось! — ответил Азрет. — Я и сам не знаю, чего это он все пишет да пишет, не проще ли поговорить?

— Не всегда это просто, — задумчиво возразила Нафисат. — Скоро ты и сам поймешь, что вовсе не всегда.