Похвала добродетели

Поезд приближался к какому-то селению. За большим барханом лежали, как забытые кем-то, глинобитные кибитки, а между ними торчали тополя, упираясь острыми верхушками в синее небо. Но синее синего неба высился над всем лазоревый купол и переливался под лучами жгучего солнца пустыни.

Поезд замедлил ход, уважительно приближаясь к нему. Легкие стрелы минаретов сторожили этот купол, его узоры зеленого и голубого цвета и каменные письмена, хранящие в себе древнюю мудрость. Безжалостное время разрушило углы, отбило пластинки мозаики, оставляя мертвый след пустынных бурь. Ребра купола треснули. Но всем ветрам назло и наперекор солнцу, вопреки времени стоял этот великолепный корабль бескрайней пустыни, стоял и, не ощущая ран своих, снисходительно поглядывал на дымную гриву суетливого состава со строительным лесом.

— Кто его построил? — тихо спросил Азрет.

— Э! — сказал дядя Эрмек. — Люди! Люди строят, люди разрушают... Разве вспомнишь — кто?

Образованный Равиль сказал:

— Эмиры привозили великих мастеров и заставляли их строить. А потом — убивали.

— Зачем? — удивился Азрет.

— А чтобы они в другом месте еще лучше не построили. Мне отец рассказывал.

Азрет повернулся к дяде Эрмеку. Неужели правда?

— Убивали, — кивнул дядя Эрмек, — чтобы у них было, а у других не было.

— Зачем же они тогда строили? Они же знали, что их убьют! — сказал Азрет.

Дядя Эрмек не ответил. Кто может сказать, станет ли строить строитель, даже если знает, что его убьют за это.

— Мы здесь можем немало простоять, — сказал дядя Эрмек. — Поэтому приказываю быть внимательными! Чтобы ни одна доска... Даст бог, завтра утром должны быть в Ашхабаде...

Вообще-то дядя Эрмек говорил мало.

Со стороны могло показаться, что он терпит своих пассажиров потому, что взял с них деньги. Но тогда зачем он их кормит и поит чаем и уступил им свою постель, как будто они ему родственники? Странный человек был этот хозяин поезда — и злой и добрый, и жадный и щедрый. Вот он сидит в углу вагона и вполголоса мычит однообразную и грустную песню. И ребята почему-то жалеют его.

Вечер наступил почти внезапно. Небо вдруг из бледно-голубого стало розовым, красным и скоро наступил мрак, бескрайний и глубокий, похожий на пустыню, которой нет конца...

— Дядя Эрмек, — сказал Азрет, — вы бы отдохнули... А то из-за нас всю ночь без сна и покоя...

— Зачем мне теперь отдых и покой? — спросил дядя Эрмек. — Это, может быть, мне даже вредно. Ложитесь и спите...

Действительно, непонятно было, когда он спал.

Утром дядя Эрмек разбудил их:

— Вставайте, ребята, Ашхабад...

Товарняк шел медленно, будто боялся зацепиться за вагоны и платформы, стоявшие с двух сторон. Бревна, ящики, короба, цистерны битком набили станцию, и непонятно было, что за ними — город или все та же пустыня.

— Ашхабад, — грустно сказал дядя Эрмек, — эшелоны, эшелоны...

И покачал головою. Он не радовался, дядя Эрмек.

— Вы разве не ашхабадский? — спросил Азрет.

— Ашхабадский... Почему спрашиваешь?

Азрет замялся:

— Как будто вы не рады, что приехали...

— Э! — вздохнул дядя Эрмек. — Раньше радовался... Теперь не радуюсь...

— А почему не радуетесь теперь? — спросил Азрет. — Нам было неудобно об этом спрашивать... но вы все время грустите.

— Грущу, говорите... — дядя Эрмек посмотрел на плывущие за вагонной дверью платформы и вздохнул: — Когда здесь случилась беда, я был в очередной поездке. Дома оставались жена и сын. Когда я вернулся, город был в развалинах. Землетрясение... Живые разгребали обломки, чтобы спасти погребенных... Но не всех удалось спасти... Этого горя хватит на всю жизнь.

— Простите, что напомнил об этом несчастье, — грустно сказал Азрет.

— Вы ничего не напомнили, — погладил его по голове дядя Эрмек. — Это перед моими глазами. Я и не забывал ничего. И даже во сне не могу избавиться... Вот так, мальчики... Теперь доски вожу... Цемент, кирпичи... Город-то, конечно, будет... Людей не вернуть.

Лязгнули стальные буфера, и поезд остановился.

— Подождите, ребята, — сказал дядя Эрмек. — Возьмите свои деньги...

— Нет, не надо, — почему-то покраснел Азрет. — Мы как-нибудь.

— Возьмите, — сказал дядя Эрмек. — Я их взял, чтобы вы не убежали. А теперь берите. Да будет ваша дорога счастливой!

Кто может сказать, когда радость сменяется грустью?

Ребята молча пробирались через бесчисленные эшелоны, ныряя под вагоны, пока не добрались до самой станции.

— Ну что, теперь до моря пешком? — спросил Равиль.

— Вот что, Равиль, — сказал Азрет. — Мы успеем увидеть наше море... Пойдем в город... Дома все равно влетит теперь. Так что три дня или неделя — все равно...

— Равиль! Равиль! Я вижу море! Настоящее море, — Азрет, падая и вставая, бежал вперед. Там в лучах солнца играла яркая серебристая полоса.

Они бежали долго. Или так показалось, что долго.

Ноги вязли во влажном и мягком песке.

Море! Громадное, до самого неба — море! Оно глухо дышало, подкатывая небольшие волны к ногам ребят, и волны эти уходили в песок, оставляя на нем нежную, быстро гаснущую пену. Солнце серебрило его, как будто оно было металлическим, оно даже позванивало еле слышно.