Похвала добродетели

— Если я тебе надоела, Хасанчик, прямо так и скажи. Но учти, я сначала должна увидеть свою невестку, получить от нее соответствующий подарок — сый — и только тогда...

— И тебе не стыдно об этом говорить при маме?

— Она свой человек, — сказала Света, обнимая слегка обеспокоенную мать. — И вообще ты первый начал этот разговор. Так что, Хасанчик...

— Какие же вы еще глупые. Взрослые, а глупые, — с довольной улыбкой сказала мать, внимательно следившая за перепалкой своих младших.

Она знала своих детей со всеми их слабостями, склонностями, чувствовала сердцем их волнения и заботы. И тем сильнее ее волновало их будущее, их жизнь, которая вообще-то лишь начиналась. Она никак не могла избавиться от какой-то подспудной тревоги, которая жила в ней постоянно. Она знала ту истину, что малые дети — малые хлопоты, большие дети — большие хлопоты. И несмотря на то, что дети росли под мирным небом, не видя нужды и трудностей, которые ей самой пришлось пережить, сердце материнское все же не знало покоя. Что их ждет? Какие испытания предстоят? А более всего ее тревожило то, что младший сын жил вне поля ее зрения, под другой крышей, и работал там, где, по ее понятию, множество самых неожиданных опасностей.

Хасан обо всем этом не думал. Ведь он был молод, самоуверен и не ждал от жизни никаких неприятных сюрпризов.

Хасан пошел к знакомому роднику, который почему-то остался в его памяти одной из самых главных достопримечательностей Состара. Здесь он крутил зимой юлухайнук из воловьего рога, а летом на зеленой лужайке без устали гонял с друзьями мяч, изредка ввязываясь в драки.

Пониже родника Хасан заметил женщину, которая возилась с какими-то шерстяными вещами. То ли стирала, то ли полоскала. Приблизившись, узнал Зухру. Ту самую чернокосую и неприступную Зухру, в которую был влюблен и разлука с которой оказалась так тягостна. Сейчас Хасан сам удивлялся этим детски-наивным и все же прекрасным, как детская сказка, чувствам. Как давно это было и как недавно! Перед ним сидела у ручья на камне молодая, но заметно повзрослевшая и усталая Зухра.

— Здравствуй, Хасан, — ответила она на приветствие бывшего школьного друга. — Давно тебя не видела. И не сразу узнала. Ты так возмужал. В гости приехал?

— Да, Зухра. Вот повидался с родными и очень рад, что встретил и тебя. Хотел бы увидеть и друга — толстяка Махмута. Но с тех пор, как он уехал покорять Сибирь, я получил от него только одно письмо. Верно говорят: с глаз долой — из сердца вон. Ты-то как? Я думал, ты уже...

— А я никак, — прервала его Зухра. — Мне остается повторить путь, тысячекратно пройденный другими горянками. Кончила школу, кончились мечты, иллюзии, наивные планы. Кончились розовые сны и наступило будничное пробуждение.

Голос ее звучал печально, печальны были и ее некогда искрящиеся весельем глаза. Правда, она, как и раньше, старалась держаться независимо и гордо.

— Судьба горянки написана на ее роду, — продолжала она, отжимая белый шерстяной свитер и время от времени вытирая вспотевший лоб. — Родилась, подросла, а потом работай и жди, пока не увезут тебя в чужой дом. Там тоже работай, рожай детей и старей, пока не помрешь.

— Зухра, извини, но у тебя сейчас плохое настроение. Ну, не поступила учиться. Потом успеешь. Я ведь тоже...

— Нет, у меня другое дело... Ты — мужчина. Сам решаешь свою судьбу. А мне сказано, что я должна вязать, накопить денег, да побольше, и ждать своей судьбы. Видишь, как просто. Куча денег. Что ни шаль или свитер — деньги. Я больше зарабатываю, чем любой механизатор в совхозе. И отец доволен, и мать довольна, и старший брат — тоже. В доме полный достаток, пальцы мои в золотых кольцах, стены моей комнаты завешаны коврами... А мне иной раз умереть хочется. Все мне противно. Жизнь идет стороной, а бывшая школьница, голова которой была полна самых радужных планов, стала в общем-то рабыней. Птичка в золотой клеточке, наглухо закрытой. Чирикай себе и радуйся, что клетка из дорогого металла.

На глазах у Зухры появились слезы. Опостылевший шерстяной свитер она швырнула на землю и, глубоко вздохнув, подошла поближе к Хасану. Она, молча, некоторое время будто изучала его лицо, затем улыбнулась:

— Ты прости, Хасан, что навеяла на тебя тоску. А вообще хорошо, что высказалась. Мне тут просто некому поплакаться, нет никого, кто хоть мало-мальски понял бы... Высказалась, и стало легче. Правда, иной раз себя уговариваю — чего, мол, хныкать? Обута, модно одета и здорова. Ну что еще надо?..

— А вот уговаривать себя не стоит. Неискренне это и фальшиво. Брось ты свое рукоделие. Ты была лучшей в классе. Не теряй времени. Шерсть и спицы — не для тебя. Пропадешь, Зухра. Поступи на работу, а потом — учиться. Мы все завидовали твоей голове. На кой черт все десятилетние старания, если в конце — пара спиц и нескончаемый однообразный клубок шерстяной пряжи. Теперь с голоду никто не пухнет. Прояви волю, Зухра, топни ножкой, громко скажи свое слово. Иначе пропадешь. Не будь такой бесхребетной. К интересной жизни есть тысячи путей...