Похвала недругу

— Время-то рассудит… Да ведь кое-что хочется получить и при жизни. Тем более, говорю ж тебе, другие бездарнее меня, а получили все сполна. Обидно, понимаешь… Пишешь, пишешь, а о тебе ни звука, будто тебя и нет. А все дело, оказывается, в премии. На днях заходит ко мне одна критикесса, показывает книжку — новая у нее вышла, статьи о разных писателях. Я ей прямой вопрос: «А почему вот ты, к примеру, обо мне не напишешь? Только честно. Разве там нет таких, которые пишут хуже меня?» — ткнул я в ее книжку. «Есть», — говорит. «Так в чем же дело?» — «Премию тебе надо, Эразм… Премию выбивай. Уже пора. Будет премия — будут и статьи. Сумей хотя бы попасть в первоначальный список». Она имела в виду вот этот список. Ведь ясно же: не все выдвинутые получат, но всех их начнут обсуждать — говорить, писать, показывать о каждом и везде только похвально. Это же список и для критиков: «Вот, мол, обратите на них внимание, это те самые, достойные, именно эти не теперь, так в другой раз, но получат премию. Пишите о них, славьте». Я сегодня специально поехал к самому, к председателю нашей секции. Застал, сидит такой, с бородкой, вежливый. Я прямо перед ним и поставил свой вопрос: «До каких пор, мол, будет это игнорирование?» А он: «Ничего не могу сделать: очередь. Вот список на ближайшие два года — двадцать шесть человек. И это только по нашей организации!» — «Запиши, — говорю, — меня двадцать седьмым». — «Не могу. Это дело общественное». — «А где она, та общественность, которая вот этот список составляет, вот эту очередь устанавливает? Я пойду и поклонюсь ей в ножки». Улыбнулся снисходительно: «Зачем же так примитивно понимать? Надо, чтобы о вас пресса заговорила, критики…» Это же заколдованный круг! Критики обо мне молчат, потому что я не лауреат, а на премию не выдвигают, потому что молчат критики! Ну? Да на меня уже скоро будут мальчишки пальцем показывать: «Ребята, смотрите, вон пошел непремированный писатель!» Стыдно, от людей стыдно.

— Так, может, это и хорошо: оригинально? — решил я его успокоить. — Все с премиями, а ты без нее! А?

— Очень оригинально! — обиделся Неваляйкин. — Тебе только шуточки шутить… С такой оригинальностью не то что собрания сочинений своего не увидишь при жизни, а и обыкновенного томика избранных. «Оригинально»!

— Но в чем же дело? Ведь, наверное, есть же какая-то система в этом деле, какие-то критерии?..

— Есть система, и критерии тоже есть. Только их научились очень ловко обходить. Одних деятелей я разгадал — эти начинают вихлять. Знаешь — и нашим, и вашим. Один вот так вихлял-вихлял — ему премию. А он еще больше завихлял, в одну неприятную историю вляпался, тогда ему — большую премию. Так и дошел до самой высокой. Не знаю вот только, успокоился он или нет. А другой молодой еще, но ушлый. Написал повесть — хорошая, написал роман — хуже, второй — еще хуже. Запсиховал, интервьюшки стал давать с душком, западные корреспонденты к нему начали принюхиваться. Дали премию — успокоился. Вот я и не пойму: в этих случаях премия — то ли награда за вихляние, то ли успокоительные пилюли? И мне завихлять, что ли? Но это крайняя мера, и я на это не пойду! Разве я сволочь какая, чтобы из-за премии родное продавать?

— И на том спасибо.

— «Спасибо»! Опять смеешься? А что́ мне за это «спасибо», думаешь, однотомник издадут? Нет, этого я так не оставлю! Пойду выше! До самого Никона Никоновича дойду — он меня поймет!

Схватил газету, побежал…

Ах, бедный ты мой, неугомонный Неваляйкин! Употребить бы тебе всю эту энергию, все эти хлопоты, все эти нервы да на полезное дело!..

Да нет, видать, не скоро он теперь успокоится, — занесло, завихрило человека… А жаль…

ЮБИЛЕЙ

Эразм Неваляйкин прислал мне приглашение на товарищеский ужин по случаю своего пятидесятилетия. Приглашение было отпечатано на плотной белой бумаге с портретом юбиляра на лицевой стороне. Портрет, как и водится в таких случаях, был двадцатилетней давности — тот самый, где он подпирает кулаком склоненную набок голову. Уж больно, видать, нравится ему этот портрет — настоящий писательский вид, задумчивый и усталый. Мыслитель.

Не доверяя почте, Эразм позвонил и справился — получил ли я его депешу. На прощанье сказал:

— Приходи, старик, обязательно приходи. С видными людьми познакомлю. Ты еще зауважаешь Неваляйкина! — хохотнул он. — До встречи!

Я обещал, но вовремя прийти на торжество, к сожалению, не смог. Хотел было уже совсем не идти, но все-таки решил: лучше поздно, чем никогда, и пошел. Однако чем выше поднимался по ресторанной лестнице, тем сильнее одолевала неловкость, а ноги мои тяжелели и путались, будто подцепили на них пудовые гири. «Вот сейчас, — думалось мне, — открою двери, и масса незнакомых людей, именитых и знаменитых, подгулявших уже, вдруг прекратит общий гомон и обратит свои взоры на меня — кто ты, мол, откуда и зачем сюда так поздно?..»