Похвала недругу

— Ну, а для чего все это? — полюбопытствовал я. — Ведь все это искусственное, дутое? Настоящая-то ценность, наверное, не нуждается в такой культивации?

— Черт его знает, — развел руками Неваляйкин. — Я тоже так думал… А вот засосало другое — мельтешащее, блескучее, фейерверк. Жить-то хочется сейчас, все хочется получить при жизни.

— Ну, получишь. Достигнешь ты всех должностей, соберешь ты все лауреатства, все почетные звания — и что? Как ты себя будешь чувствовать на такой высоте? Пузырь-то дырявый?

— Об этом пока не надо говорить, — пресек меня Неваляйкин. — Тем более мне до этого еще далеко. Как там? Люди живут и не жалуются. К тому времени я привыкну не замечать своих прорех и сам уверую в свою гениальность. И все будет легко и просто. Я тебе вот что скажу: если ты решишь писать, приходи к нам. Я помогу тебе устроиться на должность, при которой ты прославишься гораздо быстрее. Если, конечно, не будешь ушами хлопать. Должностью тоже надо уметь пользоваться. Кажется, приехали? Ну, пока… Побежал опыляться!

«ХОЧУ ПРЕМИЮ!»

Мне позвонила жена Неваляйкина и сказала, что Эразм снова «бесится», и просила приехать успокоить его. Я приехал, но Неваляйкина дома не оказалось. Хотел было уже уходить, как вдруг на лестничной площадке громыхнул лифт. Милочка вздрогнула, кинулась ко мне:

— Идет!.. Не уходите, прошу вас… Попробуйте угомонить его.

Не успела она договорить, как дверь распахнулась, и в ее проеме показался разъяренный Неваляйкин. Зубы стиснуты, глаза навыкате, ноздри ходуном ходят. В одной руке портфель, в другой — скомканная газета. Увидел нас, зарычал по-львиному, грохнул портфель о пол — дом закачался, шмыгнул в комнату, заходил из угла в угол, как зверь в клетке.

— Эразм, что случилось? — подступил я к нему осторожно.

— В том-то и дело, что ничего не случилось! Ни-че-го!

— Ну, так?..

— А до каких пор это будет продолжаться? — он вперил в меня налившиеся кровью глаза, выждал минуту и, не получив ответа, сунул мне газету: — На, читай!

Я стал лихорадочно искать то, что могло так взбудоражить Неваляйкина. «Наконец-то разносная рецензия напечатана на него», — решил я, но найти ее не мог.

— Рецензия, что ли, разгромная? Но где она?

— Какая там рецензия! Да еще разгромная! Много ты их читал за последнее время? Их вообще сейчас не печатают. Вот читай, — он ткнул пальцем в большой список кандидатов, выдвинутых на соискание литературной премии. Подождал, пока я пробежал весь список, спросил: — Ну?

— Что ну? По-моему, все достойные люди…

— Достойные… А Неваляйкин? Где Неваляйкин? Где, я тебя спрашиваю? Он что, не достоин? Пишешь, пишешь, и все как в песок. Уже даже рецензушки захудалой не напечатают. Разве я хуже других? Не хуже. А почему не замечают?

— Да, почему?

— Да потому, что у меня нет никакой премии.

— Но позволь, у тебя ведь была премия какого-то колхоза?

— Кто ее помнит? — Неваляйкин поморщился. — И не котируется. Тем более что сейчас разных премий развелось как грибов после дождя. А котируется вот эта, — ткнул он в газету. — И выше. Понял?

— Понял. Но зачем она тебе? То ты рвался к должности — получил. Теперь — к премии. Для чего все это? И когда конец будет твоим вожделениям?

— Должность нужна, — твердо сказал он. — Должность для изданий. А премия — для славы, а слава — опять же для изданий, но уже улучшенных, утолщенных и многотиражных.

— Объявляется масса разных конкурсов, пошли туда свои книги, может, и клюнет?

— Послал, сделал такую глупость. Так мне же житья не стало! Тут же пять человек приволокли мне в издательство свои рукописи и каждый назвался моим рецензентом на этом конкурсе. Главный манипулятор всей этой кухни, который все регулирует там: кому дать, кому послать, кого отсеять, кого продвинуть, — притащил свой однотомник на полста листов, потом прислал своего сына с рассказами. Не прошло недели, заявилась его жена — принесла сборник стихов, тоже, оказывается, пишет! А под конец пришел критик и предлагает книжку уже о самом манипуляторе! Представляешь? Чтобы получить премию, я должен был всех их удовлетворить. Это почти весь годовой план редакции надо было ухнуть на эту братию. Ну, пришел бы сам, один — еще куда ни шло, может, и сторговались бы. А так… Слишком большую цену загнули. Не осилил. Ну, и премия, естественно, накрылась.

— Ну, и плюнь на все это дело. Пиши и пиши, время рассудит.