Поклонники Сильвии

В конце концов настал день, когда Сильвия почувствовала себя пленницей в собственном доме: она лежала в постели с малышкой – ребенком Филипа. Гордость и радость ее мужа не знали границ; между супругами образовалась новая, крепкая связь; рождение дочки примирило Сильвию с жизнью, которая, несмотря на респектабельность и комфорт, так сильно отличалась от прежней и, как часто подозревал Филип, казалась ей скучной и полной ограничений. Уже через несколько дней после рождения дочери Филип начал замечать в ее лице сходство с прекрасными чертами матери. Все еще слишком бледная, молчаливая и слабая, Сильвия тоже была очень счастлива – по-настоящему счастлива впервые с тех пор, как произнесла в церкви слова, после которых пути назад уже не было. До этих пор эта безвозвратность наполняла ее душу глухой безнадежностью. Она замечала доброту Филипа и была благодарна ему за чуткую заботу о матери, училась любить и уважать его. Когда они с Белл остались одни в целом свете, Сильвия не видела другого пути, кроме как выйти замуж за верного друга; и все же всякий раз, просыпаясь утром и вспоминая, что решение принято и выбор, который большинство людей совершает всего раз в жизни, сделан, она ощущала тяжесть на сердце. Однако малышка стала для нее словно солнечный луч в темной комнате.

Глядя на внучку, мать Сильвии радовалась и гордилась; вид милой младенческой безмятежности наполнял светом ее помутившийся рассудок и разбитое сердце. Белл брала девочку на руки, баюкала ее и внимательно следила за тем, чтобы та не поранила маленькие ручки и ножки, как прежде следила за Сильвией; миссис Робсон никогда не была так счастлива и спокойна, а разум ее никогда не был столь ясен, как в те мгновения, когда она держала на руках внучку.

Обычная, но в то же время очень милая картина – бледная усталая старушка в причудливом, старомодном сельском платье кладет себе на колени младенца и смотрит в его открытые несмышленые глазки, говоря ему что-то, словно он способен понять человеческую речь; ребенок же тем временем держится крохотными пальчиками за большой жилистый палец стоящего на коленях отца, глядящего на него с восхищением и обожанием; молодая мать, прекрасная, улыбающаяся, пусть и все еще бледная, сидит, обложенная подушками, тут же и смотрит на них; даже странно, что этот водоворот восторга не захватывает явившегося с визитом врача, который, осмотрев младенца, уходит с таким спокойным видом, словно дети появляются на свет каждый день.

– Филип, – однажды вечером обратилась Сильвия к мужу, который сидел в ее комнате тихо, как мышь, думая, что она спит.

Уже мгновение спустя он был у ее кровати.

– Я размышляла о том, как бы ее назвать, – продолжила Сильвия. – Можно было бы наречь ее Изабеллой, в честь матушки; а как звали твою мать?

– Маргарет, – ответил Филип.

– Маргарет Изабелла; Изабелла Маргарет. Матушку мы называем Белл. Малышку можно будет звать Беллой.

– Я хотел бы назвать ее в честь тебя, – признался Филип.

Жена отмахнулась от него коротким нетерпеливым жестом:

– Нет, Сильвия – несчастливое имя. Лучше назовем девочку в честь наших матерей. И я хочу просить Эстер быть ее крестной.

– Все, что пожелаешь, любимая. Может, назовем ее Роуз в честь Эстер Роуз?

– Нет-нет! – ответила Сильвия. – Она должна носить имя моей матери, или твоей, или их обеих. Мне хотелось бы звать дочь Беллой, в честь матушки, ведь она так любит малышку.

– Что угодно, лишь бы ты была довольна, дорогая.

– Не говори так, словно это не имеет значения; красивое имя много значит, – произнесла Сильвия с легкой досадой. – Я всегда ненавидела свое имя. Меня назвали в честь матери отца, Сильвии Стил.

– Я раньше не думал, что в мире есть такое красивое, сладкозвучное имя, – произнес Филип с нежностью.

Впрочем, его жена была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы обратить внимание на эти слова и на то, как они были сказаны.

– Значит, ты не против, чтобы назвать ее Беллой, ведь моя матушка жива и будет рада, если мы назовем малышку в ее честь; Эстер станет крестной, а я сошью крестильную рубашку из переливчатого шелка, который ты подарил мне перед свадьбой.

– Я выбирал его для тебя, – произнес Филип с легким разочарованием в голосе. – Он слишком хорош для младенца.

– Разве? Я ведь такая небрежная, обязательно пролью на него что-нибудь… Впрочем, если ты выбирал этот шелк для меня, я не стану шить из него рубашку ребенку; сошью лучше платье, которое надену на крестины. Но все время буду бояться, как бы его не испортить.

– Ну, если ты его испортишь, любимая, я закажу тебе новое. Все мои богатства для тебя; они нужны мне лишь для того, чтобы у тебя и твоей матери было все, что вы пожелаете.

Бледная Сильвия подняла голову с подушки и поцеловала мужа.

Быть может, этот день был самым счастливым в жизни Филипа.

Глава XXXI. Дурные предзнаменования