Поклонники Сильвии

– Вот, – добавил Кестер. – Стишок, который я выучил еще в юности. Хотелось бы мне сказать больше, но других стихов я не знаю, а своими словами выразить не могу, ведь на душе у меня столько всего, что и у священника не хватило бы терпения это выслушать. Это как овечья шерсть после стрижки: сто́ит дорого, но нужно долго вычесывать и прясть, прежде чем из нее будет какой-то толк. Если бы я умел говорить, то много бы сказал, но со мной всегда случается так, что язык деревенеет именно тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь; скажу лишь, что тебе очень повезло: у тебя в доме полно мебели, – он обвел комнату взглядом, – и куча одежды, а у хозяйки есть крыша над головой; и муж твой, возможно, не так плох, как я думал раньше, так что здоровья и счастья вам обоим, да денег побольше, как говорят в народе.

Закончив свою речь и весьма довольный собой, Кестер опорожнил бокал, утер рукой губы и, сунув пирог в карман, удалился.

В тот же вечер Сильвия рассказала о его приходе мужу. Филип не сказал ей ни слова о роли, которую сыграл в организации этого визита, не упомянул и о том, что сам собирался войти в гостиную, чтобы выпить чая, когда услышал шаги старика и предпочел подождать, чтобы не мешать Сильвии и Кестеру беседовать наедине. Однако она приняла молчание мужа за равнодушие и вновь закрылась от него, погрузившись в состояние вялого безразличия, из которого ее могли вывести лишь воспоминания о прошлом и забота о матери.

Эстер почти удивляла искренняя симпатия со стороны Сильвии. Постепенно она научилась любить ту, чьему положению позавидовала бы девушка менее добрая и благочестивая. А вот Сильвия, похоже, сразу привязалась к Эстер, и ту ее доверие глубоко тронуло, хоть она и не понимала его причин. Сильвия же никак не могла забыть холодный прием, который оказала Эстер в тот вечер, когда та приехала на ферму Хэйтерсбэнк, чтобы отвезти их с матерью в Монксхэйвен, дабы они увиделись с арестованным отцом и мужем, и теперь очень об этом сожалела. Сильвию поразило, как терпеливо Эстер отнеслась к ее грубости, за которую Сильвия немедленно отплатила бы той же монетой. Она не понимала, что человек с характером, отличным от ее собственного, способен сразу простить обиду, даже помня ее, так что ввиду кроткого нрава Эстер и собственной отходчивости Сильвия решила, что та обо всем забыла; Эстер же, считавшая, что сказанные Сильвией слова, которые она сама могла бы произнести лишь в минуту глубочайшего гнева, значили гораздо больше, чем это было в действительности, восхищалась тем, что та сумела полностью обуздать свой гнев, и изумлялась этому.

Разные по своей природе, они по-разному воспринимали и безграничную привязанность, которой Белл прониклась к Эстер со дня свадьбы дочери. Сильвия, привыкшая быть любимицей окружающих, не сомневалась, что занимает в сердце матери главное место, хотя порой Эстер делала больше для бедной старой женщины. Эстер же, жаждавшая тепла, которым была обделена, и по этой причине неуверенная в собственной способности вызывать симпатию у окружающих, преувеличивала радость быть любимой и боялась, что Сильвия будет ревновать к привязанности своей матери. Однако у Сильвии и в мыслях не было ничего подобного. Она не находила слов, чтобы выразить благодарность любому, кто делал ее мать счастливой; как уже было сказано, именно забота Филипа о Белл Робсон была главной причиной, заставлявшей его жену улыбаться. В разговорах с матерью Сильвия нахваливала Эстер всякий раз, когда несчастная миссис Робсон упоминала о ее доброте. Сама Эстер придавала этим словам и жестам благодарности гораздо большее значение, чем они имели в действительности, ведь в случае Сильвии они не являлись свидетельством победы над злым соблазном, как было бы с Эстер.

Казалось, Сильвии суждено очаровывать людей без всякого умысла. Жертвами ее природного обаяния пали и братья Фостеры, которые были просто в восторге от того, какую жену нашел себе Филип.

Поначалу братьев огорчило, что их план поженить Филипа и Эстер рухнул; к тому же, несмотря на безграничное сочувствие к жестокой участи Дэниела Робсона, они были слишком деловыми людьми, чтобы не испытывать некоторых опасений по поводу того, что связь Филипа Хепберна с дочерью повешенного навредит магазину, на вывеске которого была как его, так и их фамилия. Однако правила приличия требовали, чтобы они оказывали внимание жене своего бывшего работника и нынешнего преемника, поэтому, надев воскресные наряды, Джон и Джеремайя Фостеры были первыми гостями, которых Сильвия приняла у себя после свадьбы. Они застали ее в столь знакомой им обоим гостиной, когда она собственноручно крахмалила чепцы своей матери; с ними следовало обращаться с особой осторожностью, и Сильвия не могла доверить это Фиби.