Поклонники Сильвии

Филип осознавал, что ее привязанность к нему отличается от его привязанности к ней, но был счастлив возможности любить и лелеять ее; благодаря беспримерному терпению и упорству он продолжал бороться за то, чтобы углубить и усилить ее любовь, – дело, от которого большинство мужчин отказались бы, удовлетворившись тем, что имели, и устремив помыслы к достижению иных целей. Всякий раз, когда Филип уставал или когда ему нездоровилось, его тревожил один и тот же сон – вновь и вновь весь первый год его брака, ни разу не изменившись; молодой человек видел его восемь или девять раз. В этом сне Кинрейд возвращался; он был полон жизни, хотя, просыпаясь, Филип всякий раз говорил себе, что по законам вероятности его соперник должен быть мертв. С трудом пробуждаясь от кошмарного видения, Хепберн не мог воспроизвести в памяти точную последовательность событий. Придя в себя, он всякий раз обнаруживал, что сидит на постели, а его сердце неистово бьется от уверенности, что Кинрейд жив и прячется в темноте где-то рядом. Иногда возбуждение мужа тревожило и Сильвию и она начинала расспрашивать Филипа о том, что ему приснилось, как и большинство представителей ее социального класса в те времена, веря в пророческую природу сновидений; однако он никогда не говорил ей правды.

В конце концов, пусть сам Филип этого и не признавал, его долгожданное счастье оказалось не таким сладким и идеальным, как он предполагал. Разумеется, многие ощущают подобное в первый год супружеской жизни, однако не все наделены преданным, терпеливым характером, не все продолжают любить свою вторую половинку и бороться за то, чтобы это чувство стало взаимным.

Кестера молодожены не видели после свадьбы несколько недель, и пара оброненных Сильвией слов дали Филипу понять, что она это заметила и сожалеет, и потому он, ничего не говоря жене, решил при первой же возможности отправиться на ферму Хэйтерсбэнк и разыскать старика.

Оказавшись на ферме, Филип увидел, как сильно она изменилась. Ее стены заново побелили, крышу покрыли новой черепицей; вновь распаханные поля стали другого цвета; огромные герани на окнах уступили место аккуратным вязаным шторам. У входа в дом играли дети, лежавший у крыльца пес заливисто залаял на Хепберна; странным было все, но больше всего Филипа поразило то, что в этом изменившемся месте по-прежнему жил Кестер; пришлось долго выслушивать его ворчание, прежде чем работник пообещал навестить Сильвию в ее новом городском доме.

Однако визит этот вышел неудачным – или, во всяком случае, в то время всем показалось именно так, хотя, вероятно, благодаря ему Кестер и Сильвия перестали отдаляться друг от друга. Старый работник был ошеломлен, увидев ее в столь странном месте; он стоял, приглаживая волосы и украдкой оглядываясь, вместо того чтобы сесть на стул, который поспешила принести ему Сильвия.

Она остро почувствовала возникшую между ними отчужденность и безутешно расплакалась.

– Ох, Кестер-Кестер! – произнесла Сильвия сквозь слезы. – Расскажи мне о ферме! Она такая же, как и при жизни отца?

– Ну, не сказал бы, – ответил работник, радуясь, что появилась тема для разговора. – Они распахали старое пастбище и собираются засеять его картошкой. Скот этих Хиггинсов не слишком интересует. На следующий год, как я понимаю, они посадят пшеницу; непонятно только, с чего они будут платить аренду. Ну да чужаки – народ упрямый.

Они продолжали обсуждать ферму Хэйтерсбэнк и былые деньки, пока к ним не присоединилась Белл Робсон, очнувшаяся от дневного сна и медленно спустившаяся по лестнице; беседа прервалась, ведь и Сильвия, и Кестер старались как можно внимательнее и полнее отвечать на ее отрывистые, бессвязные фразы; вскоре гость предпочел ретироваться; когда он прощался, его манеры вновь стали церемонными и чересчур почтительными.

Сильвия догнала его у двери.

– Только подумать, что ты уходишь, не поев и не выпив! – сказала она. – Нет-нет-нет, возвращайся и отведай вина и пирога.

С застенчивым, но в то же время польщенным видом Кестер стоял у входа, пока Сильвия с пылом и резвостью юной хозяйки доставала из углового шкафа графин с вином и бокал и торопливо отрезала огромный кусок пирога, который сунула работнику в руку, несмотря на его протесты; затем она до краев наполнила бокал, без которого Кестер предпочел бы обойтись, прекрасно осознавая, что, поднимая его, по традиции должен был пожелать хозяйке счастья и здоровья. Покраснев и смущенно улыбаясь, он, стоя с куском пирога в одной руке и бокалом вина в другой, произнес:

– Долго и в счастье,
Хозяйка, живи
И много детей
В этот мир приведи!