Поклонники Сильвии

День свадьбы приближался, однако Сильвия, полностью поглощенная заботой о матери, тревожилась лишь о том, чтобы в доме, который она собиралась покинуть, имелось все необходимое. Все попытки Филипа заинтересовать ее тем, как он улучшал и обставлял жилище, в которое она должна была переехать, оказывались тщетными. Девушка не говорила ему об этом, однако здание, в котором находился магазин, ассоциировалось у нее с двумя весьма печальными событиями в ее жизни. В гостиной, о которой все время говорил Филип, она оказалась впервые во время бунта из-за действий вербовщиков и упала в обморок от ужаса и возбуждения; второй раз Сильвия побывала там в тот злосчастный вечер, когда они с матерью отправились в Монксхэйвен, чтобы попрощаться с отцом, прежде чем его увезут в Йорк; Сильвия находилась именно в этой комнате, когда узнала о грозной опасности, нависшей над Дэниелом. Поэтому она не могла ощущать живое и одновременно смущенное любопытство по поводу своего будущего дома, которое так часто встречается у девушек, собирающихся выйти замуж. Все, что могла Сильвия, – это подавлять вздохи и терпеливо слушать Филипа, когда он заводил разговор на эту тему. Через некоторое время молодой человек понял, что подобные беседы не слишком приятны его невесте, оставил ее в покое и продолжал обустраивать жилище молча, мысленно улыбаясь всякий раз, когда заканчивал что-то, что должно было сделать жизнь Сильвии приятнее и комфортнее, и прекрасно зная, что ее счастье зависело от того, обретет ли ее мать хотя бы подобие покоя и уюта.

День свадьбы быстро приближался. Филип планировал, что после венчания в кирк-мурсайдской церкви они с Сильвией, его кузиной, возлюбленной и женой, отправятся в Залив Робин Гуда[61], а вечером вернутся в дом при магазине на рыночной площади, где их уже будет ждать перебравшаяся туда Белл Робсон: новый владелец должен был въехать на ферму Хэйтерсбэнк в тот же день. Сильвия отказывалась венчаться раньше, говоря, что должна находиться в своем старом жилище до конца, с такой решимостью, что Филип не рискнул с ней спорить.

Он заверил девушку, что за несколько часов их отсутствия для ее матери все будет подготовлено, иначе та просто отказалась бы ехать куда бы то ни было, и сказал, что попросит Эстер, которая всегда была такой доброй и хорошей и ни разу не сказала ему «нет», отправиться с ними в церковь в качестве подружки невесты (ведь Сильвию не интересовало ничего, кроме благополучия матери), а по возвращении оттуда остаться на ферме Хэйтерсбэнк, чтобы помочь миссис Робсон с переездом. Филип был настолько уверен в дружбе и заботливости Эстер, что не сомневался в ее готовности сделать что угодно. После долгих уговоров Сильвия наконец согласилась, и молодому человеку оставалось лишь поговорить с Эстер.

– Эстер, – сказал он однажды вечером, закрывая магазин, – можешь на пару минут задержаться? Теперь, когда все готово, я хотел бы показать тебе дом, а еще – попросить тебя об услуге.

Вне себя от счастья, он не заметил, что девушка содрогнулась. Впрочем, мгновение поколебавшись, она ответила:

– Ладно, если тебе так хочется. Но я не слишком разбираюсь в моде и прочих подобных вещах.

– Зато ты разбираешься в комфорте, а именно его создание я ставил себе главной целью. Мне никогда в жизни не было так комфортно, как в те дни, когда я жил в вашем доме, – произнес Филип с братской нежностью в голосе. – Если бы меня тогда не донимали многочисленные тревоги, я мог бы сказать, что никогда еще не был так счастлив, как под вашей крышей; и я знаю, что главная заслуга принадлежит тебе. Так что пойдем, Эстер; скажи мне, могу ли я еще что-нибудь сделать для Сильви.

«От просящего у тебя не отвращайся»[62]. Возможно, такое изречение было не самым уместным в подобной ситуации, однако, казалось, именно завет давать просящему был единственным, что позволило Эстер выдержать следующие полчаса. Она самоотрешенно старалась оценить то, что показывал ей Филип, восхищаясь одними вещами и вынося суждения по поводу других, пока молодой человек поочередно показывал ей сделанные им в доме изменения. Сложно представить столь тихий, неосознанный и непризнанный героизм. Эстер отказалась от собственного «я» в такой степени, что сумела разделить чувства человека, которого любила сама, но который любил другую; она подавила в себе ревность и воображала гордость Филипа при виде восторга, который, как представляла Эстер, должен был охватить Сильвию при виде всех этих доказательств нежной заботы и любви. Однако для ее сердца, источника жизни, это стало сильным напряжением; вернувшись в гостиную после внимательного осмотра дома, Эстер ощутила такую усталость и опустошенность, как после тяжелой продолжительной болезни. Девушка опустилась на ближайший стул, и ей показалось, что она никогда не сможет с него встать. Стоявший рядом с ней радостный, довольный Филип говорил не умолкая.

– И еще, Эстер, – сказал он, – Сильви просила передать: она приглашает тебя быть подружкой невесты. Она хочет, чтобы это была именно ты.