Впрочем, когда человек действует, руководствуясь чувством долга, его поступки не бывают тщетными, даже если он и не видит их последствий или же эти последствия сильно отличаются от того, на что он рассчитывал. Когда Сильвия, закончив домашние дела, отдыхала после заката, у нее появилось время подумать; сердце девушки наполнилось печалью, и она смягчилась, став гораздо добрее, чем тогда, когда настойчивость Филипа вызвала у нее резкое неприятие. Она думала об отце – о его вспыльчивости и отходчивости; впрочем, вернее было бы сказать, что он быстро забывал о том, что ему причинили вред. Постоянство Сильвия унаследовала от матери, а импульсивность – от отца, и именно пример последнего занимал ее мысли в нежных, ласковых сумерках. Сама она, разумеется, не пошла бы к Симпсону, чтобы сказать ему, что его прощает; однако девушка подумала, что, если бы Филип вновь попросил ее об этом, она бы согласилась.
Но при следующей встрече Филип сказал ей, что Симпсон умер, и тотчас же сменил тему, резонно посчитав, что этот разговор неприятен Сильвии. Он так и не узнал, что поступки девушки могли быть мягче, чем ее слова – слова, ужасное значение которых он еще вспомнит.
В целом Сильвия была довольно уступчивой и доброй, однако Филипу хотелось, чтобы с ним она была застенчивой и нежной, а такой ее назвать было нельзя. Когда она говорила с ним, взгляд ее прекрасных глаз был твердым и сосредоточенным. Сильвия советовалась с Филипом как с другом семьи, коим он и являлся; встречи, связанные с подготовкой к свадьбе, проходили спокойно: для нее брак был в большей мере переездом с фермы Хэйтерсбэнк в дом будущего мужа, и она смотрела на это событие сквозь призму того, как оно повлияет на ее мать, а не как на нечто, касавшееся лично ее. Пусть и не признавая этого, Хепберн начинал чувствовать горечь плода, которого так безумно желал.
Давным-давно, живя на чердаке у вдовы Роуз, он часто наблюдал за голубями, которых держал сосед; стая резвилась на покатых черепичных крышах прямо напротив его слухового окна; постепенно Филип, сам того не осознавая, выучил их повадки, и одна хорошенькая нежная маленькая голубка стала ассоциироваться в его разуме с образом его кузины Сильвии. Птица всегда садилась на одно и то же место и, раздувая грудку, переливавшуюся в лучах рассветного солнца всевозможными оттенками голубого и розового, тихо ворковала и чистила перья. Филип подумал, что у них в магазине был переливчатый шелк таких же оттенков, и решил, что никакая другая ткань не подойдет для свадебного платья его возлюбленной. Взяв достаточное количество шелка, молодой человек отдал его однажды вечером Сильвии, когда та сидела у дома, приглядывала за матерью и вязала чулки для своего скромного свадебного наряда. Филип был рад, что солнце еще не зашло, ведь в его лучах мог продемонстрировать девушке переливчатую ткань во всей красе. Сильвия вежливо восхитилась; даже миссис Робсон обрадовалась, привлеченная мягкими сияющими оттенками.
– Ты будешь так хороша в этом наряде, любимая, – нежно прошептал Филип. – Уже в четверг, через две недели!
– В четверг через две недели, – повторила девушка, которая, в отличие от него, говорила обычным тоном. – Четвертого, значит. Но тогда я не смогу его надеть – я буду в трауре.
– Но не в такой же день! – воскликнул Филип.
– Почему? В этот день не произойдет ничего такого, что заставило бы меня забыть отца. Я не могу снять траур, Филип, даже если бы от этого зависела моя жизнь! Твой шелк прекрасен: он слишком хорош для такой, как я; я очень тебе признательна, и когда со смерти отца пройдет два года, первым делом сошью себе платье. Но… Ох, Филип, я не могу снять траур!
– Даже ради нашей свадьбы! – произнес молодой человек печально.
– Нет, правда не могу. Мне на самом деле жаль, ведь я вижу, как для тебя это важно; ты такой добрый и хороший, и мне иногда кажется, что я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна. Когда я думаю, что стало бы с матушкой и со мной, если бы у нас не было тебя, друга, в котором мы так нуждались… Я вправду тебе признательна, хотя порой мне кажется, что ты считаешь меня неблагодарной.
– Я не хочу, чтобы ты была благодарной, – произнес несчастный Филип.
Он чувствовал досаду, хотя не мог объяснить почему, лишь знал, что ему чего-то очень не хватает.