Поклонники Сильвии

Передовые пикеты французской армии располагались на расстоянии ружейного выстрела, и форма Кинрейда, пускай и менее заметная, чем у сражавшихся с ним бок о бок морских пехотинцев, сделала бы из него превосходную мишень, если бы он пошевелился. Но как же ему хотелось повернуться хотя бы чуть-чуть, чтобы палящее солнце не светило прямо в его измученные глаза! Вдобавок у него начинался жар, а боль в ноге от каждого движения становилась все сильнее; кроме жары и усталости его мучила ужасная жажда, одолевающая раненых; Кинрейду казалось, что его губы и язык спеклись, а горло пересохло и одеревенело. Мысли о прошлом, о прохладном Гренландском море, где плавали льдины, и зеленых полях родной Англии становились реальнее, чем настоящее.

С огромным усилием Кинрейд заставил себя собраться; он понимал, где находится, и осознавал, что его шансы выжить невелики; он вспомнил о своей молодой жене, которая ждет его в Англии и может так никогда и не узнать о том, что он умер с мыслями о ней, и на глаза ему навернулись непрошеные слезы.

Внезапно лейтенант увидел группу английских морских пехотинцев: двигаясь под защитой равелина, они собирали раненых, чтобы затем отнести их к хирургу. Соотечественники были так близко, что Кинрейд видел их лица и слышал речь; однако подать им знак он не решался, потому что лежал на линии огня французского пикета.

Вдруг Кинрейд, не выдержав, поднял голову, пытаясь спастись от гнусных тварей, которые с наступлением темноты наводняли поле боя и оскверняли тела погибших, добивая тех, в ком еще теплилась жизнь. Но садившееся солнце светило ему прямо в лицо, и он не видел ничего, что так жаждал увидеть.

Лейтенант в отчаянии откинулся на спину; он был обречен.

Однако именно жаркие солнечные лучи стали его спасением.

Его заметили, как замечают людей, стоящих в красном зареве охватившего дом пожара, на чьих освещаемых кровавыми отблесками лицах написаны отчаянная просьба о помощи и безнадежное прощание с жизнью.

Один из морских пехотинцев, отделившись от товарищей, ринулся вперед, мчась среди раненых солдат противника, прямо на линии вражеского огня; склонившись над Кинрейдом и, похоже, поняв все без слов, солдат поднял его и понес, будто ребенка; с неутомимостью, источником которой в большей мере была сила воли, а не физическая крепость, он доставил Кинрейда под защиту равелина, уклонившись от множества выпущенных им вслед пуль, одна из которых все же попала лейтенанту в руку.

Кинрейд мучился от жестокой боли в безвольно повисшей раздробленной ноге; казалось, жизнь покидала его; но он запомнил, как морской пехотинец позвал товарищей, и пока те бежали к ним, лицо солдата показалось лейтенанту знакомым; и все же происходившее напоминало сон, слишком невероятный, чтобы быть правдой.

Однако слова, которые произнес этот человек, когда, задыхаясь, стоял в одиночестве рядом с проваливавшимся в забытье Кинрейдом, вполне соответствовали видению, нарисованному воображением лейтенанта.

– Никогда бы не подумал, что ты будешь хранить ей верность! – сказал морской пехотинец, тяжело дыша.

Его товарищи наконец оказались рядом с ними; пока они делали из ремней перевязь, Кинрейд окончательно лишился сознания и вновь пришел в себя лишь на койке на борту «Тигра», рядом с которой сидел возившийся с его ногой корабельный врач. Еще несколько дней у лейтенанта был слишком сильный жар, не дававший ему собраться с мыслями. Когда воспоминания о произошедшем вернулись к нему, Кинрейд, все хорошенько обдумав, позвал приставленного к нему матроса, велел выяснить как можно больше о морском пехотинце по имени Филип Хепберн и, найдя последнего, попросить его прийти.

Бо́льшую часть дня матрос отсутствовал, а когда вернулся, сообщил, что так ничего и не выяснил; он побывал на всех кораблях, расспросил каждого морского пехотинца, которого встретил, однако никто ничего не знал о человеке по имени Филип Хепберн.

Ночью у Кинрейда вновь начался ужасный жар; когда пришедший утром врач принялся сокрушаться по поводу его ухудшившегося состояния, лейтенант лишь с легким раздражением поведал ему о неудаче своего слуги, обвинив того в глупости и изъявив горячее желание лично отправиться на поиски.

Желая успокоить Кинрейда, врач пообещал заняться поисками Хепберна, что и сделал, добросовестно следуя указаниям лейтенанта, просившего его не полагаться на чужие слова, а просмотреть списки личного состава и судовые журналы.

Однако, вернувшись, врач неохотно сообщил, что также не сумел ничего выяснить.

Принимаясь за поиски, он был уверен в успехе и потому вдвойне расстроен неудачей. Впрочем, врач убедил себя, что лейтенант, настигнутый вражеской пулей, бредил из-за ранения и жары. Некоторые симптомы действительно указывали на то, что Кинрейд получил солнечный удар; исходя из этого, врач попытался убедить своего пациента, что тот увидел в незнакомце старого друга лишь из-за игры собственного воображения.