Поклонники Сильвии

Едва завидев бесстрашных моряков с «Тигра», адмирал без особых церемоний прервал военный совет и, подойдя к Кинрейду, отправил их, как ранее и было условлено, к северному равелину[73], быстро и четко объяснив путь туда.

Из уважения к адмиралу моряки, находясь в странном запущенном саду, не проронили ни слова, однако, оказавшись на улицах, опять затянули старинную ньюкаслскую песенку и не умолкали до тех пор, пока у них, спешивших на опасную позицию, не перехватило дыхание.

Было три часа дня. Много дней моряки на чем свет кляли присущую этому времени суток жару, которая была невыносимой даже в море, где дул мягкий бриз, но теперь, окутанные горячим дымом в месте, где в воздухе висел тяжелый запах крови, а над ухом свистела смерть, они и не думали жаловаться, ведь на сердце у них было легко. Кто-нибудь жизнерадостно отпускал старую или свежую шуточку, хотя остальные не могли разглядеть говорившего в огромных клубах дыма, пронзаемого лишь вспышками смертельного огня.

Внезапно поступил новый приказ: всем людям с «Тигра», находившимся под командованием лейтенанта Кинрейда, надлежало отправиться на мол для помощи свежим подкреплениям (тем самым, которые на рассвете заметил дозорный с мачты), кои, возглавляемые Хассан-беем, должны были там высадиться; сэр Сидней уже прибыл туда.

Исполняя приказ, моряки двинулись в сторону мола, почти такие же веселые и беззаботные, как прежде, хотя за эти полчаса двое их товарищей сложили головы у северного равелина, а еще у одного была сломана правая рука; громко ругаясь, он следовал за остальными, готовый задать врагам жару с помощью левой.

Они помогли турецким солдатам высадиться на берег, движимые скорее доброй волей, чем теплыми чувствами, после чего, возглавляемые сэром Сиднеем, двинулись под прикрытием огня английских орудий к роковой бреши, которую противник неустанно штурмовал, а осажденные храбро защищали, но за которую никогда еще не сражались так яростно, как в те жаркие послеполуденные часы. Руины массивной стены, проломленной в том месте французами, служили последними ступенями для того, чтобы добраться до осажденных и укрыться от тяжелых камней, кои те швыряли им на головы; даже тела погибших утром товарищей использовались как жуткое подобие лестницы.

Услышав, что британские моряки защищают брешь под командованием сэра Сиднея Смита, Джаззар-паша покинул дворцовый сад и, быстро одевшись, поспешил туда и принялся оттаскивать моряков, пылко говоря им, что, потеряв английских друзей, он потеряет все.

Но члены команды «Тигра» не слушали этого старика – пускай даже и пашу, – пытавшегося удержать их от сражения; они были наверху, а сквозь брешь карабкались наступавшие французы, и англичане продолжали драться (словно происходившее было игрой, а не смертельной битвой) – до тех пор, пока сэр Сидней не отозвал Кинрейда и его людей: прибывшего подкрепления под командованием Хассан-бея теперь было достаточно для защиты старой бреши в стене, которая к тому же перестала быть главным направлением атак французов, ведь не прекращавшийся огонь их орудий пробил новую, более внушительную брешь, превратив несколько улиц в руины.

– Сражайся изо всех сил, Кинрейд, – сказал сэр Сидней, – ведь с того холма на тебя смотрит Бони!

Действительно, на возвышенности, названной в честь Ричарда Львиное Сердце, полукругом выстроились французские генералы; сидя на лошадях, они с почтением внимали коротышке, расположившемуся посредине; он отдал приказ, и адъютант галопом помчался с распоряжениями в видневшийся на отдалении лагерь французов.

Два равелина, которые должны были занять Кинрейд и его люди, для того чтобы вести анфиладный огонь по врагу, располагались менее чем в десяти ярдах от позиций вражеского авангарда.

Вдруг французы ринулись вперед, к той части стены, где они, как им казалось, не встретят сопротивления.

Застигнутый врасплох этим перемещением, Кинрейд выбрался из укрытия за равелином, чтобы понять причину происходящего, – и, не получивший за это долгое сражение ни царапины, рухнул, подстреленный из ружья; беспомощный, он лежал на открытом месте, а его люди не ведали о том, ведь им приказали оказать теплый прием французам, которые, перебравшись через стену и оказавшись в саду паши, пошли в рукопашную, и их обезглавленные тела валялись среди розовых кустов и у фонтана.

Кинрейд лежал за равелинами, в десятках ярдов от городских стен.

Он был совершенно беспомощен, ведь выстрелом ему раздробило ногу. Земля вокруг него была усеяна мертвыми телами французов: ни один англичанин еще не забрался так далеко.

Раненые, которых видел Кинрейд, тоже были французами; многие из них скрежетали зубами от боли и ярости, осыпая его проклятиями, и Кинрейд решил, что лучше всего притвориться мертвым, ведь некоторые из раненых были еще в состоянии доползти до него и прикончить, вложив в удар последние силы.