Поклонники Сильвии

Какое-то время он внимательно прислушивался. Из открытого окна доносился шум ласкового прибоя. Однако Сильвия молчала, продолжая дрожать; затем с ее губ сорвался горестный вздох.

– Я сделал тебя своим идолом, дитя, – вновь заговорил Филип. – Если бы я мог прожить жизнь заново, я любил бы Господа больше, а тебя – меньше, тогда я не совершил бы против тебя такого греха. Но скажи мне хотя бы слово любви – всего одно слово, чтобы я знал, что ты меня прощаешь.

– Ох, Филип, Филип! – только и смогла простонать Сильвия, но затем, подняв голову, проговорила: – Я произнесла жестокие слова и дала страшную клятву, а всемогущий Господь Бог воспринял их всерьез, и я была жестоко наказана.

Филип положил ладонь на ее руку, погладил Сильвию по щеке, а затем снова заговорил:

– Я совершил бесчестный поступок. В своем лживом сердце я забыл, что должен поступать с тобой так, как хотел бы, чтобы ты поступала со мной. И осудил в своем сердце Кинрейда.

– Ты думал, что он ветреный и непостоянный, – быстро сказала Сильвия. – И был прав. Спустя несколько недель после твоего ухода он женился на другой женщине. Ох, Филип, Филип! А теперь ты вернулся ко мне и…

«Умираешь», – хотела добавить она, но не смогла – сперва из страха сообщить ему то, о чем, как она полагала, он мог и не знать, а затем из-за собственных мучительных всхлипов.

– Мне это известно, – произнес Филип и вновь ласково погладил ее по щеке, пытаясь успокоить. – Малышка! – добавил он через некоторое время, когда Сильвия затихла, устав от собственного плача. – Я никогда не думал, что снова буду так счастлив. Бог очень милосерден.

Подняв голову, Сильвия с отчаянием спросила:

– Как думаешь, Он когда-нибудь простит меня? Из-за меня ты ушел из дома, отправился на войну, где мог погибнуть, а когда вернулся, бедный, одинокий и усталый, потребовала выгнать тебя, даже зная, что в эти скудные времена ты голодаешь. Наверное, я навеки отправлюсь туда, где будет лишь скрежет зубовный, а ты – туда, где с очей отрут всякую слезу[83].

– Нет! – сказал Филип; забыв о своих шрамах, он повернул лицо к Сильвии, желая ее утешить. – Бог жалеет нас, как отец жалеет своих бедных, заблудших детей; чем ближе моя смерть, тем яснее я вижу Его. Мы с тобой оба причинили друг другу зло, но теперь понимаем, что нас к этому толкнуло, а потому можем пожалеть и простить друг друга. Я слабею, девочка; но ты должна запомнить, что Богу известно больше, чем нам с тобой, и он умеет прощать так, как не умеем ни ты, ни я. Я верю, что мы с тобой встретимся пред Его ликом, но к тому времени я должен буду научиться сперва любить Его и лишь потом тебя, а не наоборот, как это было в моей земной жизни.

Филип замолчал. Сильвия знала, что вдова Добсон оставила на столе лекарство, которое велели принести утратившие всякую надежду врачи; тихо встав, она начала по капле вливать его в приоткрытый рот Филипа. Затем, вновь опустившись на колени, взяла протянутую к ней слабеющую руку и стала смотреть в полные любви и тоски глаза, которые жизнь вскоре должна была покинуть. А за окном у пологого берега все так же шумел ласковый прибой.

Примерно за час до этого сквозь непроглядную тьму летней полночи Эстер Роуз спешила по дороге туда, где Кестер и его сестра сидели у открытой двери, глядя на звезды; остальные люди уже разошлись один за другим – даже Джон и Джеремайя Фостеры вернулись к себе домой, где маленькая Белла спала после опасного приключения крепким и здоровым сном.

От Уильяма Дарли Эстер почти ничего не смогла узнать о владельце часов и полукроны; впрочем, раздосадованный тем, что его искусные расспросы так ни к чему и не привели, старик пообещал ей раздобыть через несколько дней больше информации, ведь для него, непривычного к неудачам, это стало делом принципа. «Терпение! Терпение!» – шептала себе Эстер по пути домой; придя туда, она обнаружила, что Сильвия ушла, но не сразу поняла почему. Проходили часы, и тревога становилась все сильнее, ведь ни Сильвии, ни маленькой Беллы по-прежнему не было; уложив мать в постель, Эстер тут же отправилась к Джеремайе Фостеру, где и услышала эту историю, в которую каждый рассказчик добавлял все новые и новые подробности. Впрочем, никто так и не смог толком объяснить ей, была ли Сильвия вместе со своим мужем, и теперь Эстер, тяжело дыша, изо всех сил спешила туда, где Кестер сидел в скорбном молчании, а его сестра спала, положив голову ему на плечо; дверь дома была открыта – и для того, чтобы воздух внутри оставался свежим, и на случай, если находившимся там потребуется помощь, – и на тропу из нее лился тусклый свет.

Добравшись туда, Эстер стояла, слишком взволнованная и запыхавшаяся, чтобы спросить, насколько правдива исполненная предопределенности и безнадежности история, которую она услышала. Кестер поднял взгляд, не произнося ни слова. В торжественной тишине слышался лишь неизменный шум ласкового прибоя.

– Он? Филип? – сказала Эстер.

Кестер лишь грустно покачал головой.

– А его жена… Сильвия?

– Там, вместе с ним.

Эстер отвернулась, ломая руки.