Поклонники Сильвии

– Я знаю, что это был Филип, – прошептала Сильвия. – Ты сказал, что он зовет меня, значит, с ним все в порядке; я боюсь с ним встречаться, Кестер, мне нужно набраться смелости, а вид Беллы придаст мне ее. Мы с ним ужасно расстались; я сказала…

– Выбрось прошлое из головы и думай о том, что скажешь сейчас, ведь Филип умирает! Прежде чем его подобрала лодка, он ударился о скалу и ему отбило внутренности.

Сильвия молчала, она даже перестала дрожать; сжав зубы и вцепившись в руку Кестера, она потащила его за собой; впрочем, дойдя до конца моста, Сильвия остановилась, не зная, куда свернуть.

– Сюда, – сказал Кестер. – Эти пару месяцев Филип жил у Салли, но никто его так и не узнал, ведь на войне ему обожгло лицо.

– А еще он голодал! – простонала Сильвия. – А у нас было полно еды, но я советовала твоей сестре его выгнать, отослать прочь. Ох! Простит ли меня Бог когда-нибудь?

Бормоча себе под нос и то и дело болезненно вскрикивая, Сильвия с помощью Кестера добралась до дома вдовы Добсон, который больше не казался тихим и пустым. У двери стояло несколько моряков, с молчаливой тревогой дожидавшихся вердикта врача, осматривавшего Филипа. На пороге тихо и взволнованно переговаривались какие-то женщины.

При виде Сильвии мужчины отошли от двери, а женщины расступились, чтобы дать ей дорогу, глядя на нее с некоторой долей сочувствия, но в большей мере – с неприязненным удивлением, и гадая, что чувствует сейчас женщина, жившая в уюте и комфорте, пока ее муж голодал, прозябал едва ли не в лачуге; теперь уже все знали о том, кем был жилец вдовы Добсон, и от недоверия к нему как к чужаку и бродяге не осталось и следа.

Сильвия ощутила суровость этих взглядов и молчания, однако ей было все равно, ведь в противном случае она не смогла бы спокойно стоять посреди всеобщего осуждения, шепча что-то Кестеру голосом настолько хриплым и сдавленным, что старику пришлось приблизить ухо к самым ее губам, чтобы разобрать, что она говорила.

– Лучше дождемся, когда выйдут врачи, – произнесла Сильвия.

Содрогаясь, она стояла у двери, лицом к столпившимся на пороге людям, однако повернула голову слегка вправо, из-за чего все подумали, будто она смотрит на тропу, тянувшуюся вдоль края обрыва ярдах в ста от них, у подножия которой по-прежнему плескались голодные волны, вновь и вновь заливая ее брызгами; ближе к дому, усмиренная тянувшейся у устья реки отмелью, вода ласково омывала пологий берег.

Впрочем, ничего этого Сильвия не видела, ведь у нее перед глазами стоял туман. Не слышала она и шума прибоя, ведь в ее ушах звучал тихий шепот, вынесший Филипу приговор.

Оба врача пришли к выводу, что внутренние травмы смертельны; боли в нижней части тела Филип не ощущал, несмотря на тяжелое повреждение позвоночника в месте рокового ушиба.

Врачи говорили так тихо, что стоявший в футе от них Джон Фостер не мог разобрать ни слова. А вот находившаяся снаружи Сильвия слышала каждый звук и дрожала всем телом, несмотря на тепло летнего вечера.

– Я должна пойти к нему, Кестер, – сказала она, повернувшись к старику. – А ты проследи, чтобы к нам никто не заходил, после того как врачи уйдут.

Голос ее был тихим и спокойным, а потому Кестер, не знавший, что именно она услышала, с легкостью дал ей обещание. В следующее мгновение стоявшие напротив двери дома люди отступили, увидев, что врачи выходят; за ними следовал Джон Фостер, ставший еще серьезнее и печальнее. Не сказав собравшимся ни единого слова и ни о чем их не спросив, что многим показалось странным, побелевшая, но так и не заплакавшая Сильвия скользнула в дом, скрывшись из виду.

Волны все так же спокойно накатывали на пологий берег.

Внутри было темно, не считая маленького ореола тускло горевшей свечи. Вдова Добсон сидела спиной к своей кровати, на которую спешно уложили Филипа, еще не зная, жив он или мертв. Женщина плакала – почти беззвучно, но слезы ручьем стекали по ее щекам, пока она, сидя у своего убогого ложа, собирала мокрые остатки одежды, срезанной по указанию врачей с искалеченного тела несчастного Филипа. Увидев, как белая фигура Сильвии бесшумно, словно призрак, вплыла в комнату, вдова лишь покачала головой.

Однако, какими бы тихими ни были шаги Сильвии, Филип услышал их, узнал и со вздохом отвернул изуродованное лицо к стене, спрятав его в тени.

Он знал, что Сильвия подошла к нему, встала на колени у кровати и целовала его руку, уже вялую от приближения смерти. Однако никто не произносил ни слова.

Наконец, все так же не поворачивая лица, Филип с усилием произнес:

– Прости меня сейчас, малышка! До утра я не доживу!

Ответа не последовало – лишь долгий, исполненный боли вздох, и Филип почувствовал, как ее нежная щека легла ему на руку и Сильвия содрогнулась всем телом.

– Я совершил жестокую несправедливость, – продолжал он. – Теперь я это вижу. И умираю. Думаю, Бог простит меня, согрешившего против Него; постарайся, малышка… постарайся, моя Сильви… Неужели ты меня не простишь?