Поклонники Сильвии

– Я принес вам морозный Новый год, пусть он еще и не наступил. Вас всех снегом завалит, если вы будете сидеть здесь до двенадцати, точно говорю. Так что лучше поспешите домой. Чарли, мальчик мой! Как ты? Не думал, что вновь увижу тебя в этих краях! Нет, хозяюшка, Новый год вам придется встречать без меня: я обещал своей старушке, что поскорее приведу Сильвию домой; жена не спит, тревожится по поводу снега и всего прочего… Благодарю покорно, хозяюшка, но есть я не буду, только выпью чего-нибудь для согрева и пожелаю вам всех благ. Филип, не думаю, что ты, приятель, огорчишься оттого, что тебе не придется в такую ночь идти до Хэйтерсбэнка. Моя женушка так тревожится из-за Сильви, что я решил сам сюда сходить, чтобы и с вами повидаться, и дочке теплую одежду принести. Вы, мистер Пратт, полагаю, уже загнали в хлев своих овец: травы, как мне кажется, не будет еще месяца два, а я достаточно походил и по морю, и по земле, чтобы смыслить в таких делах. Эх, хорошее питье, ради такого стоило сюда прийти, – сказал Дэниел, одним глотком опорожнив стакан крепкого грога. – Кинрейд, если ты не заглянешь ко мне в ближайшее время, я обижусь. Пойдем, Сильви, чего время терять? А то миссис Корни мне уже снова стакан наполняет. Что ж, теперь я выпью за новобрачных и вечную любовь.

Сильвия стояла рядом с отцом, готовая уйти; она чувствовала немалое облегчение оттого, что домой ее отведет именно он.

– Я готов наведаться в Хэйтерсбэнк сегодня же, господин! – произнес Кинрейд столь непринужденно, что у Филипа это вызвало зависть, ведь сам он так не мог, даже чувствуя глубокое разочарование из-за того, что лишился возможности проводить Сильвию домой именно тогда, когда собирался, воспользовавшись властью, дарованной ему тетушкой, отругать кузину за легкомыслие, безрассудство и общение с плохой компанией.

После ухода Робсонов и Чарли, и Филип почувствовали растерянность. Впрочем, гарпунер, привыкший быстро принимать решения, уже через несколько минут сказал себе, что его женой будет Сильвия и больше никто. Пользовавшийся успехом у женщин и умевший замечать малейшие знаки симпатии с их стороны, он не предвидел в этом больших трудностей. Довольный своим прошлым и с надеждой глядящий в будущее, Чарли с легкостью переключил внимание на самую красивую среди оставшихся девушек, вновь став бодрым и веселым.

Миссис Корни сочла своим долгом настоять на том, чтобы Филип остался, заметив, что домой ему придется возвращаться одному, а Новый год уже почти наступил. Любому другому она просто заявила бы, что обидится, если он уйдет; однако сказать подобное Филипу хозяйка заставить себя не смогла, ведь он на фоне остального веселого сборища выглядел довольно мрачным. Молодой человек со всей вежливостью, на какую у него хватило сил, откланялся и, закрыв за собой дверь, вышел навстречу темной ночи и одиноко зашагал обратно в Монксхэйвен. Холодный снег слепил его, ведь ветер дул с моря прямо Филипу в лицо, пронзая насквозь. С ветром до него доносился рев зимнего моря; свет, отражавшийся от снеговых заносов, был ярче, чем тот, что исходил от темного, затянутого облаками неба. Молодой человек легко бы сбился с пути, если бы не знакомые бреши в каменных оградах, в которых белел снег, лежавший по другую сторону; Хепберн шел напрямик, полагаясь на животные инстинкты, сосуществующие с человеческой душой и иногда овладевающие телом, когда разум, их более благородного соседа, поглощает острая боль. Наконец, добравшись до шедшей в гору тропы, Филип начал трудный подъем на вершину холма, с которого при дневном свете открывался вид на Монксхэйвен. Сейчас же пейзаж вокруг него окутывали ночная тьма и метель, усиливавшаяся с каждой минутой. Внезапно в воздухе разнесся звон церковных колоколов, возвестивший наступление нового, 1796 года. Из-за направления ветра Филипу казалось, что колокол звонит прямо перед ним. Под эти веселые звуки молодой человек с тяжелым сердцем двинулся вниз по холму. Оказавшись у его подножия, Филип вышел на длинную монксхэйвенскую Хай-стрит, наблюдая, как гаснет свет в окнах гостиных, спален и кухонь. Новый год настал. Ожидание закончилось, уступив место реальности.

Свернув направо, Филип вошел во двор дома, где снимал комнату у Элис Роуз. В окнах все еще горел свет, а изнутри доносились радостные голоса. Молодой человек открыл дверь; Элис с дочерью и Коулсоном стояли, явно дожидаясь его. Промокший плащ Эстер висел у огня на спинке стула; девушка еще даже не успела снять капор, ведь они с Коулсоном только что вернулись с новогодней службы.

Восторженная торжественность богослужения оставила след на ее лице и в душе. Обычно подернутые поволокой, глаза Эстер теперь источали одухотворенное сияние, а на бледных щеках появился легкий румянец. Личное и сокровенное слилось в ней с любовью к ближнему, заставив забыть о привычной сдержанности: Эстер шагнула навстречу Хепберну, чтобы выразить ему свои наилучшие пожелания, как только что выразила их матери и Коулсону.

– Счастливого Нового года, Филип, и пускай Бог хранит тебя всю твою жизнь!