Поклонники Сильвии

Дилемму разрешила Бесси Корни, открывшая дверь, чтобы увидеть, настала ли уже очередь голодных садиться за стол; стоило ей это сделать, как парни и девушки хлынули внутрь, оживленные и шумные, едва дав время отужинавшим освободить места. Пара молодых людей, преодолевших первоначальную стеснительность, помогала миссис Корни и ее дочерям уносить блюда, которые в самом деле опустели. Времени на смену и мытье тарелок не было; впрочем, миссис Корни со смехом заметила:

– Мы все здесь приятели, а некоторые, быть может, даже влюблены друг в друга, так что нет нужды переживать из-за тарелок. Тем, кому достанется чистая тарелка, повезет; иным же придется либо довольствоваться уже использованными, либо вовсе обойтись без них.

Похоже, в тот вечер Филипу судьбой было предначертано все время оказываться в плену у толпы; люди опять заполонили пространство между скамьями и стеной, прежде чем он успел покинуть комнату, и ему вновь оставалось лишь тихо сидеть на своем месте. Среди жующих челюстей и тянущихся рук Хепберн увидел Чарли и Сильвию, сидевших рядом и в гораздо большей мере увлеченных беседой, чем едой. Девушку переполняло ощущение счастья – странного, необъяснимого, но гораздо более изысканного, чем когда-либо прежде; внезапно она, подняв глаза, увидела Филипа, на лице которого читалось крайнее неудовольствие.

– Ох, – сказала Сильвия. – Мне нужно идти. Филип так на меня смотрит.

– Филип! – повторил Кинрейд, внезапно нахмурившись.

– Мой кузен, – ответила девушка, догадавшись, о чем он подумал, и всей душой желая развеять подозрения о том, что у нее может быть возлюбленный. – Матушка просила его отвести меня домой, а он не любит засиживаться.

– Но тебе не нужно уходить. Я сам провожу тебя домой.

– Моя матушка не совсем здорова, – сказала Сильвия, ощущая укол совести из-за того, что, погрузившись в атмосферу праздника, совсем позабыла об остальном. – Я пообещала, что не стану задерживаться допоздна.

– А ты всегда держишь слово? – спросил Чарли нежно, но со значением.

– Всегда; во всяком случае, я так думаю, – ответила девушка, краснея.

– Значит, если я попрошу тебя не забывать меня, а ты дашь мне слово, можно быть уверенным, что ты его сдержишь?

– Я и так не смогла бы тебя забыть, – произнесла Сильвия так тихо, словно не желала, чтобы Чарли услышал сказанное.

Гарпунер попросил ее повторить эти слова, однако девушка наотрез отказалась, и ему оставалось лишь предполагать, что она открыла больше, чем хотела; впрочем, и это показалось моряку просто очаровательным.

– Я провожу тебя домой, – сказал он, когда Сильвия наконец встала, чтобы уйти, еще раз взглянув на сердитое лицо Филипа.

– Нет! – ответила девушка торопливо. – Я не могу идти с тобой.

Она чувствовала, что ей нужно успокоить Филипа, и знала, что, если к ним присоединится кто-то третий, это лишь усилит недовольство ее кузена.

– Почему? – спросил Чарли резко.

– Ох! Не знаю! Но прошу, не надо!

К тому времени Сильвия, надев свой плащ и капор, уже шла вдоль стены в сопровождении Чарли, то и дело останавливаясь из-за сотрапезников, выражавших недовольство ее уходом. Держа в руке шляпу, Филип стоял у двери, которая вела из гостиной в кухню; он смотрел на девушку так пристально, что это выглядело невежливо, и он стал предметом множества шуток и колкостей по поводу его одержимости хорошенькой кузиной.

Когда Сильвия подошла к Филипу, он произнес:

– Наконец-то ты готова, да?

– Да, – ответила она с мольбой. – Ты не хотел задерживаться, правда? Я только что закончила ужинать.

– Твой ужин затянулся из-за твоей же собственной болтовни. Этот парень ведь не пойдет с нами? – добавил Филип резко, заметив, что Кинрейд роется в поисках головного убора в куче мужской одежды, сваленной на задней кухне.

– Нет, – поспешила заверить кузена Сильвия, испугавшись его сердитого взгляда и гневного тона. – Я попросила его не делать этого.

Однако в тот самый миг тяжелая входная дверь распахнулась и в дом ввалился Дэниел Робсон собственной персоной – сияющий, широкий и румяный, эдакое развеселое воплощение самой Зимы. Его просторный холщовый плащ был присыпан снегом, а в черном дверном проеме за его спиной можно было разглядеть белоснежные поля и холмы. Сбросив снег с обуви и отряхнувшись, Робсон стоял на коврике у двери, впуская поток холодного свежего воздуха в большую теплую кухню. Обведя взглядом собравшихся, он расхохотался, после чего, отсмеявшись, произнес: