Поклонники Сильвии

Хепберн задумался, что же именно он сам сказал и в какой мере это можно было считать обещанием передать последние, исполненные страсти слова Кинрейда. Филип совершенно ничего не помнил, знал лишь, что говорил тихим хриплым голосом в то самое мгновение, когда Картер выкрикнул свою шутку. Филип сомневался, что гарпунер разобрал сказанное.

Но в тот самый миг с ним заговорил внутренний голос: «Это не важно; обещание налагает обязательства на того, кто его дал. Но обещание дано тогда, когда его услышал тот, кому его дали».

Повинуясь внезапному порыву, Филип обернулся к берегу, где пересек мост, и почти бегом ринулся к его краю. Оказавшись там, он бросился на мягкую землю у края обрыва и устремил взгляд на север. Подперев голову руками, молодой человек смотрел на покрытую легкой рябью синюю морскую гладь, то тут, то там мерцавшую в солнечных лучах. Вдалеке виднелась лодка, быстро сокращавшая расстояние до стоявшего на самом горизонте тендера.

Пока лодка не достигла его, Хепберн чувствовал неуверенность, подобную той, что бывает в ночных кошмарах. Сузив глаза, он различил четыре фигуры, ни на мгновение не прекращавшие грести, и пятую, сидевшую на корме. Однако Филип знал, что там был еще один человек, пусть даже и не видел его, – связанный и беспомощный, он лежал на дне лодки; Хепберн представил, как гарпунер, разорвав путы и справившись с вербовщиками, с триумфом возвращается на берег.

Вины Филипа в том, что лодка плыла быстро и вскоре поравнялась с плясавшим на волнах тендером, не было; вот люди покинули ее; вот лодку подняли на борт. Это не его вина! И все же Хепберну понадобилось некоторое время, чтобы убедить себя, что безумное, лихорадочное желание, испытанное им еще час назад, – отчаянная молитва об избавлении от соперника, которую он мысленно повторял, ступая под прикрытием скал шаг в шаг с шедшим по песку Кинрейдом, – не имело отношения к случившемуся.

«Как бы там ни было, – подумал он, вставая, – а моя молитва была услышана. Слава Богу!»

Филип бросил еще один взгляд на корабль. Подняв большие красивые паруса, судно уходило в море прямо по солнечной дорожке, вслед за клонившимся к горизонту светилом.

Понимая, что сильно задержался, Хепберн размял затекшие конечности и, закинув на плечо мешок, зашагал в Хартлпул как можно быстрее.

Глава XIX. Важное задание

Филип не успел на дилижанс, на котором надеялся уехать, однако ночью из Хартлпула отправлялся еще один, прибывавший в Ньюкасл ближе к полудню, так что, пожертвовав ночным сном, Хепберн мог наверстать упущенное время. Встревоженный и несчастный, в Хартлпуле он мог задержаться лишь для того, чтобы спешно поесть в том самом трактире, от которого отъезжал дилижанс. Молодой человек ознакомился с названиями городов, через которые должен был проехать, и трактирами, у которых планировались остановки, и попросил кучера не забыть его случайно в одном из этих заведений.

К тому времени, когда была сделана первая остановка, Филип был уже совершенно измотан – настолько, что во время езды не мог заснуть. Добравшись до Ньюкасла, он первым делом купил себе место на шедшем в Лондон шмаке, после чего отправился в Сайд к Робинсону, дабы хорошенько расспросить о плуге, о котором хотел узнать его дядя.

Уже вечерело, когда Филип добрался до стоявшего на пристани небольшого трактира, где намеревался переночевать. Это было не самое респектабельное заведение, посещаемое в основном моряками; Хепберну порекомендовал его Дэниел Робсон, бывший там некогда завсегдатаем. Внутри, впрочем, оказалось чисто и уютно, а владельцы трактира производили вполне приятное впечатление.

И все же пьянствовавшие за барной стойкой моряки вызвали у Филипа довольно сильное отвращение, и он поинтересовался вполголоса, нет ли в трактире другого помещения. С удивлением взглянув на него, хозяйка покачала головой. Хепберн направился за отдельный столик, подальше от жарко пылавшего камина (сидеть у которого холодным мартовским вечером было бы весьма приятно), и заказал еду и питье. Увидев, что другие посетители поглядывают на него с явным намерением поболтать, молодой человек попросил принести ему перо, чернила и бумагу, дабы показать всем, что занят. Впрочем, когда бумага, новехонькое перо и ни разу еще не использовавшиеся загустевшие чернила оказались перед ним на столе, Филип долго колебался, прежде чем приступить к письму; наконец из-под пера появились первые слова:

Почтеннейший дядюшка…