Поклонники Сильвии

Однако моряки, выпивавшие за стойкой бара, вызвали у него отторжение, и он тихо поинтересовался у хозяйки, нет ли в ее гостинице еще одного зала. Женщина удивленно посмотрела на него и покачала головой. Хепберн сел за отдельный стол на удалении от пылающего очага, который в этот холодный мартовский вечер был центром всеобщего притяжения, и заказал еду и эль. Потом, видя, что другие посетители поглядывают на него не без любопытства, с явным намерением завязать с ним разговор, Филипп попросил принести перо, чернила и бумагу, чтобы пресечь всякие попытки общения с их стороны. Но когда перед ним положили бумагу и новое перо, а также поставили чернильницу с загустевшими чернилами, которыми, вероятно, давно не пользовались, он долго медлил, прежде чем начать писать, неторопливо выводя первые слова:

«ДОРОГОЙ ДОСТОПОЧТИМЫЙ ДЯДЯ».

Потом Филипп отвлекся от письма, потому что ему принесли ужин, который он быстро съел. Но, даже поглощая пищу, он то и дела касался пальцами написанного. А когда допил эль, снова взялся за перо, которое теперь забегало по бумаге, ибо он писал информацию о плуге. Потом он снова надолго замер, решая, что следует рассказать о Кинрэйде. У него мелькнула мысль, чтобы написать самой Сильвии и сообщить… но что именно? Наверняка слова любви Кинрэйда она ценила на вес золота, хотя, по мнению Филиппа, они гроша ломаного не стоили; такими словами, к которым прибегнул гарпунщик, обычно обманывают и сбивают с пути добродетели глупеньких женщин. Кинрэйд должен был делом доказать свою верность, но, по разумению Филиппа, ждать от него этого не имело смысла. Однако следовало ли известить Робсона о том, что Кинрэйда силой забрали в военный флот? По идее, следовало бы, ведь последний раз он видел Робсона в компании гарпунщика. Раз двадцать Филипп подносил перо к бумаге с намерением вкратце рассказать о несчастье, постигшем Кинрэйда, и каждый раз останавливался, будто первое же написанное слово будет означать, что пути назад нет. И пока он так сидел, пытаясь перехитрить совесть, представить неясное будущее, к которому приведет его следующий шаг, в сознание его стали проникать обрывки разговора, что вели между собой моряки в зале, и он стал прислушиваться. Они болтали о том самом Кинрэйде, который сейчас занимал все его мысли. С грубоватой бесшабашностью они выражали свое восхищение гарпунщиком, который, по их мнению, отменно знал морское дело и виртуозно владел гарпуном, а потом стали балагурить по поводу его успеха у женщин, упомянув при этом пару девушек, сердца которых он завоевал. Хепберн, побледнев еще сильнее, молча добавил в этот список Энни Кулсон и Сильвию Робсон. Погруженный в горестные мысли, он сидел без движения еще долго после того, как моряки наговорились про Кинрэйда, расплатились за выпивку и ушли.

Хозяева постоялого двора стали готовиться ко сну, но молчаливый постоялец не обращал внимания на их намеки. В конце концов хозяин гостиницы обратился к нему. Вздрогнув, Филипп с трудом собрался с мыслями и пошел спать вслед за остальными. Но прежде поставил подпись и начеркал адрес на письме к дяде, однако запечатывать его не стал – на тот случай, если вдруг решит добавить постскриптум. Хозяин гостиницы предупредил, что письмо, которое писал постоялец, если оно идет на юг, необходимо отнести на почту рано утром следующего дня, поскольку в том направлении корреспонденцию из Ньюкасла отсылают через день.

Всю ночь Хепберн метался в постели, мучимый болезненными воспоминаниями, и крепко заснул только под утро. Разбудил его торопливый стук в дверь. Уже давно рассвело. Он заспался, а смак отплывал с ранним приливом, и его уже приглашали на борт. Филипп оделся, скрепил сургучом письмо, бегом отнес его на почту, которая находилась по соседству, и, не притрагиваясь к завтраку, за который заплатил, сел на судно. Поднявшись на борт, он испытал облегчение, какое обычно посещает нерешительного человека, да и вообще любого, кто долго спорил с чувством долга и вдруг узнал, что обстоятельства сами все решили за него. В первом случае радостно, что ты освобожден от тяжкой необходимости принимать решение; во втором – что ответственность за принятое решение лежит на неких объективных факторах.

Итак, судно, на которое сел Филипп, из устья Тайна вышло в открытое море. Пройдет не меньше недели, прежде чем смак достигнет Лондона, даже следуя относительно прямым курсом, а ведь приходилось опасаться вербовщиков, которые могли забрать всю команду. И вот следуя извилистым путем, не без приключений, по прошествии почти двух недель с того дня, как он покинул Монксхейвен, Филипп наконец благополучно обосновался в Лондоне, готовый приступить к выполнению порученной ему деликатной миссии.