Покой

Когда импровизация закончилась и Азиз Деде увидел вокруг себя толпу, держащую в руках стаканчики ракы, он подскочил. Всякий раз, когда рассказывали этот анекдот, его заканчивали следующими словами, приписываемыми Азизу Деде:

— Друзья, я испытал такой стыд, что три дня не выходил из дома, и еще целый месяц боялся случайно встретить своих почитателей.

Вместе с тем ученик Азиза Деде не возражал против питья ракы, когда все садились за стол. Он только говорил: «Слишком сильно не отвлекайтесь, когда будете играть. Сегодня я испытываю сильное воодушевление… Не каждый день встречаешь Тевфик-бея! Смотрите, Джемилю пить не давайте, а то он собьется, когда будет играть…» Когда он это говорил, в его глазах светился смех. Он и в самом деле очень любил Джемиля. Так что сегодня все они пришли по его просьбе и были хорошо подготовлены. Джемиль сказал ему, что Мюмтаз очень любит «Ферахфеза» и «Султанийегях».

Эмин Деде любил застольные почести. Его старший брат, один из самых известных турецких каллиграфов Васфи-бей, славился своим умением подать яства; во всем Стамбуле ходили слухи про его индейку, запеченную в бумаге. Впоследствии это блюдо начали называть на итальянский манер «индейка в тесте».

Тем не менее Эмин Деде не сказал о еде почти ничего, кроме нескольких слов похвалы всем яствам. Только когда принесли цыплят, приготовленных по рецепту его брата, он обратился к Нуран: «Этому вас научил ваш дядя?»

Тевфик-бей улыбнулся:

— Если искусство не будет менять исполнителей, оно не будет продолжаться.

Весь день Тевфик-бей испытывал постоянную скуку. Сейчас его беспокоили вопросы, которыми он некогда занимался в иной форме. Теперь он отложил все в сторону, испытывая обиду на всех и вся, которая появляется, когда приходит старость, заставляющая удалиться от активных действий. Теперь он был похож на животное, забившееся в панцирь, чтобы умереть. Казалось, его жизнь, его окружение готовят для него приятную гробницу. Старинная музыка была самой живой из ее составляющих; он вспоминал каждый следующий день ее мелодии, будто милость, к которой его позвали, а не то, плотью и кровью чего он живет, словно в последний час уходящего времени года, похожий на вечер, когда время полностью властвует над человеком, а о бренности напоминает жужжание пчел, хурма из Трабзона и гранатовые деревья.