Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

Арабы пропагандировали непослушание правительству, неплатеж налогов, их городской голова стоял во главе бойкотного комитета, но на них не накладывали никаких санкций. Арестованных арабов выпускали за недостатком улик, а английские солдаты очень хладнокровно взирали на то, как арабы разбрасывают гвозди под еврейские автомобили. Когда еврей останавливал свое такси и подбирал эти гвозди, чтобы спасти свои шины, его же арестовывали за «разбрасывание гвоздей». Если еврей находил неразорвавшуюся бомбу и приносил ее в полицию, как было приказано свыше, его арестовывали за разбрасывание бомб. Один шофер сообщил полиции, что в Иерусалиме горит склад Шель-Компани[644], его арестовали за поджог. Если даже потом «недоразумение» выяснялось, никто не хотел влезать в историю, в неприятности и таким образом помогать правительству бороться с арабским террором.

И несмотря на все эти события, в мае была закладка тельавивского порта: приняли первый югославский пароход, который привез 150 иммигрантов. Мэра города Дизенгофа почти вытащили из постели больного, экспансивные евреи обнимались на улице, поздравляли друг друга, а Дизенгоф в своей речи сказал: «Здесь будет большой порт!»

Во всех окнах были выставлены картины, изображающие пароходы, также печеные пироги в виде лодок и пароходов, фруктовые корзины, как корабли. Все детишки в колясочках носили матросские костюмы и шапочки с ленточками, и даже дети из детских садов шли в процессии к морю.

Саботаж и убийства росли со дня на день, радио функционировало с перебоями, так что вообще не знали, что делается в стране. В Яффе объявили военное положение, антиеврейская пропаганда перебросилась и в Алжир, и в Египет.

* * *

В середине июня мы получили сообщение, что Меир заболел и лежит в госпитале. Он в своей работе для Гагана заразился и получил паратиф. Мы с Марком выехали с эшелоном солдат (שיירה), среди тридцати солдат мы были всего семь штатских, а я — единственная женщина.

Ехали мы пять часов. Мальчик выглядел ужасно, от всяких впрыскиваний он был почти без сознания, он еле нас узнал. Живот у него болел, как при воспалении брюшины. Он не давал Марку к себе прикоснуться. Мы созвали консилиум, я оставалась день и ночь при моем сыне, а когда на третий день ему стало лучше, Марк нас оставил и вернулся домой. Я переехала в отель поблизости от госпиталя и ухаживала за Меиром. Наконец я перевезла его в санаторий на Кармеле.

За это время арабы вырубили в Мишмар Гаэмек 20 тысяч деревьев. Говорили, что не меньше было вырублено и в других колониях. Меир меня утешал: «Не беспокойся, мама, мы посадим еще больше деревьев и будем защищать их своей кровью. Мы будем строить на развалинах. Эти враги наши не заставят нас прекратить нашу работу — мы будем продолжать борьбу с оседанием почвы и будем сажать и сажать деревья. Они жили среди оползней тысячелетия, в трахоме и малярии, но мы все это исправим, наперекор всем — давка! Эти варвары подрубают сами ветвь, на которой они сидят».

И так думала и чувствовала вся молодежь. Они оставили школы и университеты, они проводили бессонные ночи в охране страны, валялись, где попало, ели всухомятку, заражались в грязных уборных тифом и паратифом и дизентерией — как наш Меир, но не сдавались.

Все говорили, что наци и Муссолини имели руку в этом деле, что Муфтий был в теснейшей связи с Гитлером[645]. В поезда начали бросать бомбы, не говоря о минах, которые подкладывали под еврейские автомобили. Снимали рельсы, телефонные сети, взрывали радио и водопроводы. Английские конвои нам не помогали, из Бари шла по радио анти-еврейская пропаганда. В туристском и отельном деле появился застой, также в торговле. В Хайфе нашли целый склад динамита итальянского и немецкого производства. В Иерусалиме пробовали подложить мину под детский дом, где было несколько десятков еврейских младенцев.

После речи Ллойд Джорджа в парламенте, очень благожелательной для нас[646], начали понемногу бороться с террором. Организовывали карательные экспедиции в арабские деревни, втянули в дело аэропланы и слезоточивые бомбы. Сделали обыск в одном монастыре вблизи Вифлеема, и там нашли целый арсенал.

* * *

Когда Меир поправился, но был еще достаточно слаб, я взяла его в аэроплане домой. Вся поездка продолжалась меньше получаса, погода была очень тихая, вся маленькая Палестина была видна как на ладони — с одной стороны пустынная арабская часть, с другой — цветущее еврейское побережье. Все выглядело как на рельефной карте. Для нас с Меиром это было значительное переживание, мы оба в первый раз летели на аэроплане.

Дома его начали усиленно баловать, все, начиная от бабушки, и кончая больничным сестричками.