Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

В ограде храмовой затихли гулы дня.
Мы подошли к священному порогу.
Мы, обувь сняв, вошли. Молчание храня,
Нам старый шейх показывал дорогу.

Ворвался день в просвет узорного стекла,

Блеснул лампад неугасимый пламень.
Под круглым куполом гранитная скала —
Алтарь наш древний, первозданный Камень.

Веков исчезнувших открылась глубина.

На камне стертый след тысячелетий.
На нишах и окне Корана письмена
Причудливо играют в полусвете.

Сюда в былые дни лишь раз в году входил,

Молясь за свой народ, Первосвященник.
Я здесь стою теперь без радости и сил,
Чужих святынь и чуждой жизни пленник.

В больную душу свет развеянных времен,

Как свет надгробий, купол льет узорный.
В мерцании лампад у мраморных колонн
Перебирает четки дервиш черный.

Недоуменный взор полузакрытых глаз

Покоится на госте-иноверце…
Бродили долго мы по храму… В этот час
Последней кровью исходило сердце…

В лунном свете

Ризой трепетной и яркой
Мириады звёзд зажглись,
Млечный путь дрожащей аркой
В беспредельности повис.

Колыхаясь в струйках лунных,

Тишь задумчивее спит,
На сыпучих белых дюнах
Блеск серебряный дрожит.

Зачарован мягким блеском

Апельсинный сад заснул,
Долетая тихим всплеском,
Замирает жизни гул.

Рокот моря еле внятный

Донесётся иногда…
С глуби неба необъятной
В бездну падает звезда…

«Чу, неясный слышен шорох…»

Чу, неясный слышен шорох,
Что-то дрогнуло в тиши,
Чей-то голос в сикоморах
Прозвучал, как зов души.

Лунным блеском всё залито,

Слышен тихий рокот струй…
Чей-то голос: «Суламита»…
Еле слышный поцелуй…

Месяц мягкий блеск над садом

Целомудренный струит,
Речь библейская каскадом
Шелестит, поёт, журчит.

Ночь волшебней и чудесней,

И мечтательнее сад,
И созвучья Песни Песней
В чутком воздухе дрожат…

У Западной стены