Покуда я тебя не обрету

– Папа принимает сульфат глюкозамина, смешанный с хондроитином – так называется вещество, выделяемое из хрящей акулы. Он говорит, ему это помогает, – сказала Хизер; по ее тону было ясно: она уверена, ни черта это не помогает. – А еще он держит руки в расплавленном парафине, смешанном с оливковым маслом. Парафин застывает у него на руках, потом он его счищает – соответственно, он весь в парафине, но ему это нравится. Все это хорошо вписывается в его болезнь, невроз навязчивых состояний.

– Каких-каких состояний?

– Так, пока нам рано говорить про папину психику, погоди, – сказала Хизер. – Значит, еще он любит держать руки в ледяной воде – столько, сколько может. Мазохизм, конечно, для человека, которому все время холодно, но горячий парафин в сочетании с ледяной водой помогает ему – в результате он некоторое время чувствует себя в норме.

Погода была хорошая – тепло, легкий ветерок, – но, глядя на походку Хизер, можно подумать, что дует ураган: голова прижата к груди, плечи опущены, размахивает руками, словно поддерживает равновесие.

– Всю жизнь, пока я была маленькая и ходила в школу, папа говорил мне, что любит тебя так же сильно, как меня, – сказала она, по-прежнему избегая глядеть на Джека. – Он говорил, раз ему не позволено видеться с тобой, то он любит меня за двоих. Он говорил, что любит меня так сильно, что хватит и на тебя, и на меня.

Она по-прежнему играла на невидимой клавиатуре – какая, интересно, музыка звучала сейчас у нее в голове?

– Разумеется, я тебя терпеть не могла, – продолжала Хизер. – Он говорил, что любит меня вдвойне потому, что у него нет тебя; я, конечно, понимала это в том смысле, что тебя он любит больше, чем меня. Но это же нормально, дети всегда так думают. – Вдруг она остановилась, заглянула Джеку в глаза и, не ожидая ответа, сказала: – Мы пришли, вот тут я живу.

Она скрестила руки на груди (довольно маленькой, отметил Джек), словно они ссорились.

– Ты сказала, что терпеть меня не могла. Но ведь это осталось в прошлом? – спросил он.

– Это как посмотреть, Джек. Я еще не решила, осталось это в прошлом или нет.

На улице было полно народу – вокруг куча маленьких магазинов, машины. Дом Хизер шестиэтажный, вокруг чугунный забор, ярко-красная входная дверь. Стены в подъезде выложены плиткой, ступеньки каменные, перила деревянные поверх металлической решетки.

– Ты первый, – сказала Хизер и указала на лестницу.

Интересно, это у нее суеверие такое, не подниматься первой по лестнице, подумал Джек. Пройдя три марша, он обернулся.

– Иди, иди, – сказала она, – если у женщины есть в голове мозги, она не позволит Джеку Бернсу идти у себя за спиной. Я бы чувствовала себя неудобно, споткнулась бы и упала.

– Почему?

– Я бы думала, как выгляжу в сравнении со всеми теми красавицами, которых ты видел – со спины и со всех других сторон.

– А что с лифтом?

– Лифта нет, приходится подниматься пешком на шестой этаж. В Эдинбурге в домах высокие потолки, поэтому марши такие длинные.

Цвета в коридоре теплые, но самые простые – розовый, сливочный, коричневый. Потолки в квартире и правда высокие, стены выкрашены в яркие цвета – в гостиной в красный, на кухне в желтый. О том, что в квартире живет пять человек, говорили разве что две плиты и два холодильника. Все чисто и опрятно – а как еще может быть у пяти разных людей, иначе они перессорятся. Джек не стал спрашивать, сколько в квартире туалетов, – и так ясно, на пятерых маловато.

В комнате Хизер был стол, двуспальная кровать и много книжных полок; стены темно-бордовые, зато окна гигантские, выходят на улицу Брунтсфилд-Гарденс. Книги в основном художественные, много дисков, как и в ее кабинете, больше, чем книг, снова довольно внушительная стереосистема плюс видеомагнитофон и DVD-проигрыватель с телевизором. Рядом с кроватью столик, на нем лежат несколько дисков и кассет с фильмами.

– Я смотрю твои фильмы, когда не могу заснуть, – сказала Хизер. – Иногда без звука.

– Чтобы соседям не мешать?

– Им плевать, есть звук или нет, – пожала плечами она, – просто я знаю все твои реплики наизусть, иногда мне хочется произносить их вместо тебя.

Куда сесть? В комнате единственный стул и кровать; по сути дела, комната в общежитии, только побольше и получше выглядит.

– Садись на кровать, я принесу чаю.

На столе стоит фотография молодого Уильяма Бернса за мануалом какого-то органа, на коленях у него совсем еще маленькая Хизер. Он сел на кровать, Хизер вручила ему кожаный фотоальбом.

– В общем, по фотографиям и так понятно, кто тут кто, смотри, я тебе не нужна, – сказала она и пошла готовить чай.

Хизер, конечно, догадывалась, что Джек мало видел фотографий отца, и поэтому оставила его одного – впервые наедине с папой, которого в альбоме было много-много.