Публика почувствовала твердость в этом человеке. Он решит проблему самостоятельно. Достаточно было фатального удара под точным углом по месту, где уже был его противник. Но он все еще сомневался, поскольку места, прилегавшие к цели, были деликатными. Если он промахнется, то расплющит яички и никогда не будет иметь детей. Момент был деликатным; все затаили дыхание в ожидании диктаторского поступка. Итак, Мэр вдохнул воздух, поднял правую руку, выверил направление и собрался ударить по мышонку, но тут появилась бабуля и отвлекла его внимание.
— Давай со мной вместе, сын мой, на этот раз я попаду. — И она подошла, чтобы ударить его.
— Нет! Не сюда, бабушка. Если не попасть по цели, даже тонна виагры меня не спасет. Это мишень для профессионалов, — убежденно произнес он.
Мы еще никогда прежде не видели его таким решительным. Итак, Мэр совершил вторую попытку. Он закрыл глаза левой рукой, поднял правую руку вверх, как генерал, командующий последним сражением, и нанес оглушительный удар. Осознавая риск, все в зале, включая меня, инстинктивно постарались защитить собственные половые органы. С величайшей скоростью Мэр безжалостно опустил руку.
Шлепок был такой сильный, что мы все вместе скривились в гримасе, как будто бы почувствовали ту же боль.
— Аааааааайййййййййййй!
Испугались даже те, кто не присутствовал в театре. Мэр был буквально парализован. Мы не знали, жив он или мертв. В зале наступила минута молчания в знак уважения к его смелости. После этого момента, полного драматизма, когда было слышно даже, как муха летит, мы все спросили:
— Убил? Убил?
Мэр не отвечал. Он продолжал стоять с открытым ртом. Боль была такой, что он не мог произнести и слова.
— Убил? — настойчиво повторили мы.
По истечении двух минут он наконец заговорил — отрывисто, всхлипывая, тягучим голосом:
— Я раздавил свои
Мэру, совершенно униженному, побежденному и разбитому, пришлось уйти со сцены и спустить брюки. Мало было обиды и боли, так еще на сцене появилась Клотильда и максимально ранила его гордость:
— Никаких проблем, Ромео, у тебя уже и так давно не действует.
Мэр пригрозил ей кулаком. Политик не победил мышонка, значит, ему надо было дать несколько оплеух кому-то другому. Он пошел к «жене», чтобы выплеснуть свою раздраженность.
Вспыльчивый и неузнаваемый, Мэр двинулся навстречу Бартоломеу. Но, когда он сделал первый шаг, произошло непредвиденное. Мышонок покинул статую Свободы, подошел к метро, спустился на холм Сахарной Головки и медленно двинулся по ногам Мэра. Без негодования сошел на пол. Мышонок пошатывался, был оглушен, ошеломлен, у него кружилась голова.
Я страстно прокомментировал сцену:
— Шлепок Мэра, сеньоры, не имел эффекта, но его примитивный выкрик был фатальным. Он смертельно ранил бедное животное.
Все следили за медленными движениями мышонка. Он им понравился, да и мне тоже. Я бы хотел пустить вот таких мышей по всей общественной системе. Проказник-мышонок шел, не в силах сохранять равновесие, его заносило то вправо, то влево. Он то останавливался, то медленно шел вперед. Пройдя пару метров, он поднял правую лапку, положил ее на правую сторону груди, посмотрел в зал, как блестящий актер, и умер. Он упал на пол лапками вверх. У него случился инфаркт.
— Несчастный протянул ноги, — констатировал Краснобай, который в этом замешательстве совершенно пересмотрел свою фобию к мышам и приручил этот призрак. Полный сочувствия, он добавил: — Впервые я в восторге от мыши.
Тогда я пояснил публике:
— Мышонок умер от стресса. — И предупредил: Осторожно, люди, стресс гораздо опаснее, чем оружие, которое вам приходилось использовать.
Было такое ощущение, что главные уголовники страны поняли: все они умирают, как мышонок, от слабого оружия ускоренной мысли и тягостного чувства. Из-за того что мы не были продуктивными, конструктивными, созидательными и созерцательными в карцере, они жили в напряжении, полные горечи и стресса. В этом году десять уголовников уже получили инфаркт на Острове Демонов, у двадцати был рак, а большинство имело другие болезни эмоционального происхождения. И это подтверждало, что независимо от того, в тюрьме или на свободе находится человеческое существо, оно живет в большом сумасшедшем доме.
Учитель всегда говорил нам, что в этой глобальной психиатрической больнице многие из тех, кто находился на свободе, не совершали преступлений по отношению к другим, но редко не совершали их по отношению к самим себе. Я был одним из этих уголовников, я был машиной для работы и учебы, специалистом по раздраженности и нетерпеливости. Я был заключен в особую тюрьму, хотя преподаватели и студенты из моего университета считали, что я был на свободе. Заблуждение.