- ...Ты - умный, как ворон, сильный - как барс, быстрый - как орёл... Заговорю тебя тремя заговорами, напою из трёх ключей, накормлю травой трилистником, и станешь ты втрое умнее ворона, втрое сильнее барса, втрое быстрее орла. Тремя плачами заклинаю тебя - храни мово милого, унеси его от стрелы быстрой, от копья черного, от сабли вострой. Четыре ноги твои в сече великой - что четыре дуба в осиннике тонком: ни одна не подломится от ветра ли буйного, от железа ли тяжкого. А стукнешь копытом - враг расступится, гривой махнёшь - тучи рассеются, глазом моргнёшь - дороги расстелются. Не вправо скачи, не влево скачи, скачи ты к моему дому, к порогу девичьему, к сыте медовой, к зерну ярому; обниму я милого, достану ленту шелковую, гриву тебе расчешу, ленту заплету...
Васька попятился за шатёр, постоял, потом пошёл, стуча сапогами. Девушка встретила его полуулыбкой, держась рукой за шею Орлика. И снова он с трудом узнавал в построжавшей нарядной девушке ту Дарьюшку, что вспоминалась ему в дальних дорогах. Да и мудрено ли - только два раза виделись, ему ещё долго узнавать свою зазнобу, найденную в такое тяжкое время. Надолго ли снова-то нашёл? И отчего это ради неё позабыл и вишнёвые глаза, и самых красивых боярышень и княжон, которыми, бывало, любовался даже в церкви, принимая лишний грех на душу?.. От стыда за свои ревнивые мысли начал разговор с упрёка:
-Дарьюшка, зачем же ты с войском-то пошла? Али я тебя в Коломне не нашёл бы? Ведаешь ли ты, какое дело предстоит нам? Тут седые воеводы иной раз теряют ум. Место ли горлицам среди кречетов, что на ястребов летят?
Девушка смотрела в лицо витязя, и хоть говорил он о страшном, в её глазах, не было испуга только ресницы задрожали, когда разглядывала розовую полосу на его щеке. Её глаза наполнились слезами.
-Что ты, Даша? - он впервые так её назвал, шагнул ближе, встревоженный.
-Ничё я, - она удержала слезу. - Ноженьки подкашиваются, не верю, что дождалась, а он бранится... Как же ты живой-то с Орды воротился? Чуяла ведь я беду, и от людей слышала - был ты в полону. Был ведь... И рубец вон на щеке...
Тупик не знал, что и говорить, выручил его стариковский кашель. Подошёл лекарь и, топорща на Дарью брови, упрекнул:
-Ты чего ж это, душенька, гостя посередь лагеря привечаешь? Сведи-ка его в мой шатёр, там и потолкуете. Я велю Аринке и угощение приготовить. А то ещё обидится - человек он гордый, рядом с великим князем ходит, да, говорят, и у ордынского царя на примете. - Дед подмигнул Тупику. - Конь-то у него глянь какой - только князя носить. Не из ханского ли табуна?
Дарья смотрела на Ваську, он отмахнулся:
-Что ты, дед? Я к ордынским ханам на сто вёрст не подъезжал!
Лекарь, кажется, понял:
-Не подъезжал, так и не надо. Ну, их к бесу, ордынских ханов, от них, чем дальше - тем лучше. Идите, ребятки, в шатёр.
Они были одни, отгороженные от государства, собранного на поле, стенками полотняного шатра. Сидели рядом на лавочке, одурманенные то ли близостью, то ли запахами трав и бальзамов в деревянных и глиняных сосудах, забивших все углы шатра. Васька отстегнул меч и кинжал, снял шелом. Дарья коснулась его железного локтя.
-Сними... Рубаху-то железную сними хоть на час. Поди, и спишь в ней?
-Приходится...
Он сбросил бы кольчугу, но стеснялся несвежей рубашки. Утром, после смены, они выкупались в речке Курце, но стиркой заниматься в сторожевой службе было недосуг. Дарья, кажется, догадалась, встала.
-Ты посиди, Василий Андреич, я сейчас ворочусь. А кольчугу сними...
У выхода оглянулась, примерилась к его плечам. Васька стащил броню, вздохнул, чувствуя желание лечь на охапку духовитых трав у стенки шатра и закрыть глаза. Дарья вернётся, сядет около и возьмёт его руку своей ручкой - он бы век так лежал, засыпая и просыпаясь, чтобы только она сидела рядом... Дарья вернулась с льняной сорочкой, с портками и обёртками для ног.
-Надень чистое, - сказала она. - В битву надо в чистом идти. А своё исподнее оставь, я постираю.
Она подошла, опустилась перед ним на колени, откинув за спину рукава-крылья летника.
-Дай я тебя разую...
-Что ты! Я сам...
-Дозволь мне, Василий Андреич, - она снизу посмотрела ему в глаза и взялась за сапог. Её ручки были сильными и ловкими. Потом она вышла и вернулась нескоро. Васька успел переодеться в бельё, пахнущее белоголовником и душицей. Чувствовал себя непривычно, неловко и легко. Дарья внесла сулею с напитком, деревянную братину с хлебом, солониной и вишней, поставила на дощатый столик. Следом заглянула её подруга и, поклонясь, позвала: