Поле Куликово (СИ)

-Чей - ты? - спросил Дмитрий связанного. - Как звать?

-Гришка, с рязанской земли, беглый. Ты ж пытал меня, государь, о Бастрыке сгинувшем.

-Не врёшь. Што ж ты, Гришка, воев моих смущаешь? Аль не ведаешь, што за вредные слухи карают, как за измену?

-Помилуй, государь, смущать других не хотел, сумленье часом нашло.

-Коли нашло сумленье, поди сотскому скажи али князю, который первым встретится. Зачем же такое орать, не подумавши? Пристукнули бы тебя мужики, и спроса с них нет. Война же идёт!

-Помилуй, государь.

-Самого тебя сумленье взяло али кто подсказал?

-Авдей Кирилыч говорил нам, он - в другой сотне. С коломянами-то совестно ему, разжалованному боярину, он и нас к суздальцам позвал. Помилуй!..

-Ступай на своё место, Гришка. За глупые слова завтра в битве оправдаешься. Развяжите.

Гришка бухнулся в ноги, ратники - озадаченно:

-Значится, што ж, зря мы ево?

-Не зря! Эй, отроче, налей воям по ковшу.

Мужики, перекрестясь, осушили по серебряному ковшу, поклонились, ушли довольные. Останутся жить - век вспоминать им этот ковш из государских рук.

Дмитрий обернулся к воеводам, в запавших глазах - темень, холод, гнев.

-Ну, бояре? - будто за горло схватил словом. - Ну?

-Прости, государь, - Бренок потупился. - Там, в Коломне, я не всё сказал об Авдее. Пожалел, думал, и без того наказан. Своих людей он не пускал в ополчение, пока я не вмешался.

-И ты молчал, зная мой приказ?! Ты, Бренок?

-Прости, государь.

-Что же, коли так, его и судить не надобно. Он тот мой приказ знал и всё же нарушил его. Тем он себя приговорил.

-Я казню пса, государь, - сказал Вельяминов. - Мы - твои подданные, и наши руки - твои руки.

-Нынче же, при факелах, перед войском! По всей рати объявить, за что казнён вор и изменник.

V

Перед закатом отряды Орды увидели русское войско на правом берегу Дона и поспешили донести Мамаю. После вспышки бешенства, обретя речь, он выдавил:

-Дмитрий спешит увидеть свой позор!

-Поможем ему в этом, повелитель, - отозвался Темир-бек.

Земля гудела. Трава стелилась под копыта конных тысяч, на розовый закат оседала пыль, пыль лежала на броне и лицах воинов. Мамай ехал, стискивая зубы. Мамай теперь знал: Дмитрий опередил его союзников и собирается навязать битву Орде. Этой дерзости москвитянам властелин Золотой Орды не простит. И радости ударить первыми не доставит. Вызвал двух мурз, прошипел сквозь зубы:

-Ты поскачешь навстречу Ягайле, ты - навстречу Олегу. Скажите: если завтра на рассвете они не будут на Куликовом поле, их шкуры я прикажу натянуть на ордынские бубны.

Один спросил:

-Сказать им это твоими словами, повелитель?

-Если вы скажете другими, на бубны натянут ваши шкуры.

Трогая коня, подумал: "В который уж раз тороплю шакалов. Всё - напрасно. Теперь не успеют".

-Как служит Авдул? - спросил Темир-бека.

-Три дня богатур Авдул командует первой тысячей тумена, и три дня я - спокоен за этих воинов. Плен дал ему новую злобу к врагу. А злоба питает силу.

Мамай знаком подозвал сотника охраны.

-Мой шатёр поставить на Красном Холме.

В сумерках войско Орды облегало Красный Холм. Будь утро или даже полдень, Мамай не остановил бы туменов - множество раз убеждался он, как подавляет врага удар с ходу. Ночью же, не зная расположения противника, не видя всех его сил, бросаться в битву опасно. Вокруг - реки в лесистых берегах, тумены могут смешаться, подавить друг друга, перекалечить лучших лошадей, а без них ордынское войско - жирная степная пыль. Мамай не считал Дмитрия глупцом, и переход московскими полками Дона - не следствие дерзости московского князя. Видимо, Дмитрий умышленно поставил своё войско в положение зверя, прижатого к стене охотником. Зверь будет стараться нанести противнику смертельный удар, но ведь охотником остаётся Мамай... Так пусть ни один рус не уйдёт с Дона, коли этого захотел князь!

Мамай со свитой задержался на фланге своего тумена, остановленного для ночлега за Красным Холмом. Здесь он и останется до конца битвы, укрытый от глаз врага, этот сильнейший отряд ордынской конницы, её главный резерв. Холм сейчас обтекала чёрная в сумерках генуэзская пехота. Фряги станут за легкоконными туменами татар и вассалов на скате Красного Холма, обращённом к русам, - им в числе первых испытывать остроту и крепость московских мечей. Странно было Мамаю, привыкшему к гулу конских копыт, слушать приглушённый шелест кожаных башмаков, чужой говор. Знают ли фряги, что сейчас на них смотрит из темноты повелитель степных царств, чья воля уже предопределила судьбу и тех стран, где они родились? Догадываются ли, какое это - будущее? Пока для них поход - лишь очередное грабительское предприятие, сулящее хорошую наживу. Так ли охотно они пойдут за ним, когда ордынцы начнут жечь их города и деревни, засовывать в мешки их малолетних соплеменников, погонят табуны на хлебные поля, возделанные руками их родителей? Или им - всё равно, кого разорять, - лишь бы платили хорошо и в срок? Мамай усмехнулся: зачем ему знать такие мысли наёмников? Сегодня он их купил, завтра и без золота заставит делать то, что захочет. Кого не заставит - убьёт.