Поле Куликово (СИ)

-Мерин стоялый, дубина долгобородая, ты б лутче на загорбок кого принял, аль с копьём в рать стал, нежель кадить словесами, елейными да пустыми.

Поп уговаривал раненого набраться силы и не роптать, ибо Господь может прогневаться на ропот маленького человека в столь великий и грозный час, но ратник, задирая всклоченную бороду, смотрел в лицо попа безумными от боли глазами и роптал всё громче:

-Игде Он, твой Господь? Видит ли, што творится в царстве Его? Игде Он был, когда брата мово татарин копьём проткнул, когда десну мне по локоть отхватил саблюкой? Я ж - чеканщик, как робить ныне стану, чем малых кормить - семеро ж их у меня! Семеро, слышь ты, дармоед Господень!

Однако ни богохульство, ни оскорбление сана не смущали попа. Поднимая раненого, он твердил о терпении Спасителя ради людей, правды и добра, о Его заветах стойкости в жестоких испытаниях души и тела, о целительных молитвах, утишающих страдания, о Провидении, Которое покровительствует тому, кто - стоек в беде, пролив кровь за веру Христову, за дело правое. А мужик лишь тряс головой и вскрикивал, но поп, видно, привык и говорил он не одному, а многим раненым, тянувшимся к этой паре.

Навстречу шествию изувеченных людей от запасного полка, туда, где истекала кровью русская рать, шёл слепой лирник, один, без поводыря, ощупывая путь палкой. Его длинные белые волосы падали на плечи и грудь, смешиваясь с бородой, в глазах светилась синева донского неба, рот широко открыт - лирник пел, и песня глушила стенания раненых:

То не зори над Доном разливаются -

Дон-река течёт водой кровавою,

То не ветры свищут с моря синего -

Свищут злые стрелы басурманские,

Не катунь-трава во поле катится -

Русокудрые катятся головушки,

Золочёными шеломами позванивая,

Ой, ты, буря, беда неминучая,

Далеко занесла ты сизых соколов,

Во поля чужие да немилые,

Да во злую стаю чёрных воронов,

Во гнездо Мамаища поганого.

Ой, вы, соколы, русские соколы,

Воспарите вы над громом-молоньей

Не для славы - утехи молодеческой,

Вы ударьте на стаю ненавистную

Не из гордости, не из удали -

Вы постойте за землю родимую,

Все обиды её вы припомните,

Все слезинки её горючие,

Все берёзыньки её ли те плакучие,

Что порублены да подкошены,

Всех сестёр, что в неволюшку брошены...

Песнь удалялась, и те раненые, кто мог держать меч хотя бы одной рукой, поворачивали назад, а кто и не мог держать меча, но стоял на ногах, тоже поворачивал - хоть телом подпереть строй товарищей, хоть криком усилить боевой клич русского войска. Николка заплакал от слов этой песни, от того, что убит дед Таршила, может, уже убиты отец и другие земляки, от того, что сам ранен и ни одного удара не нанёс врагу. Он готов был броситься назад, но на кого оставить умирающего Юрка? Глянул в бледное, заострившееся лицо товарища, стараясь не замечать огромного багряного пятна, проступившего сквозь повязку, и, одолевая боль в плече, чуть не бегом направился к полевой лечебнице. "Только дотащу - бегом назад..." Песня слепого лирника слилась с гулом сражения...

Большие повозки, составленные пятигранником, образовали маленький укреплённый пункт. Одна из повозок отодвинута в сторону, там проход внутрь, к нему и направился Николка, но его остановил заросший волосами колченогий мужик в длинной тёмной одежде, напоминающей подрясник:

-Куды покойника-то волокёшь, там и живым уж тесно!

Николка посмотрел на Юрка и пробормотал:

-Да он дышит...

-"Дышит", - вздохнул колченогий, пропуская двух раненых, поддерживающих третьего. - Будто не видно, дышит он, аль нет.

Николка опустился на колени перед Юрком и не узнал его лица, будто на место Юрка подложили похожую на него куклу. Даже волосы стали другими - мёртвая кудель.

-Что же теперь-то?

Мужик вздохнул:

-Туды вон его, в низинку, там другие есть... Полежат тут до могилы. Коли будет кому её вырыть, могилу-то...

Николка исполнил, как велел колченогий страж лечебницы, с опущенной головой побрёл назад, но мужик окликнул:

-Подь-ка сюды!.. Ты што ж это, парень? Тож ведь раненай, аль чужая кровь на руке?

Николка молчал, боль словно растеклась, но рука стала тяжёлой, и он подумал сейчас: "Как же я с копьём-то?"

-Эге! - воскликнул мужик. - Никак, стрелой ранен? Войди - полечат, не то беда...

В укреплении Николку оглушили стоны, запах ладана, крови и снадобий, но теперь он сдержался, не дал волю слабости. Внутреннее пространство тележного лагеря заполняли раненые - они лежали, сидели, стояли. Лекари, среди которых было несколько женщин, перевязывали раны, поили немощных, попы пели молитвы, давали отпущения грехов, утешали тех, кто особенно страдал, помогали лекарям. Здесь оказывалась первая помощь. Те, кто получил её, отправлялись в войсковой лагерь к Непрядве - одни уходили сами, других отвозили на лёгких бричках. Были и такие, кто, почувствовав себя лучше, возвращались в битву. Монашек-лекарь приблизился к Николке, расстегнул и помог совлечь кожаную броню. Николка вскрикнул, как ни крепился. Монашек покачал головой:

-Ранка - тьфу, а руку разнесло, видно, ядом тя угостили.

Николка лишь проглотил болезненный комок.

-Дед Савося! - позвал монашек.