Поле Куликово (СИ)

Кто-то, вроде Сенька, сунул в лицо баклагу, он понял - надо пить, с трудом отхлебнул раз и другой, холодное и горькое прошло по горлу, остудило воспалённое нутро, Николка выпрямился, всхлипнув, утёр лицо. Впереди изменилось. Тише стали крики и стенания, исчезли оскаленные конские морды и чужие плоские лица, зато чаще свистели стрелы, и Николка поднял щит, как заставлял Сенька.

-Ничё, Никол, быват! - Сенька ободрял его словами и улыбкой. Теперь в его лице пропала бледность, оно горело румянцем, рыжие глаза блестели, и слова сыпались скороговоркой:

-Дали мы им! Ишь, отскочили, нехристи, счас опять полезут. Скорей бы нас в первый ряд послали, а, Никол? - Блеск глаз говорил не то, что - язык Сеньки, но он готов был в первый ряд, и Николка позавидовал силе друга, жалея себя за слабость.

Ещё пронесли раненого, положили позади строя, и Николка узнал Алёшку Варяга, склонившегося над распростёртым человеком. Без щита, в сбившейся набок кожаной шапке, покрытой блестящими пластинами, из-под которой торчали огненные вихры, испачканный чем-то бурым, Алёшка был словно чужой и далёкий. Черты овального лица заострились, в серых глазах ломались молнии, когда глянул в сторону Николки, на лбу и возле губ лежали морщины. Да, это был Алёшка Варяг, но не парень, а мужчина, мужик. Бросив на траву длинный меч, обагрённый невысохшей кровью, он с незнакомым ратником начал пеленать раненого куском холста. Потом, выпрямись, позвал:

-Фрол! Мужики, где - Фрол?

-Да он же в первый ряд кинулся, как Таршилу убили...

-Таршилу убили?! Ох, горе-то!

-А как он их, нечестивцев, рубил-то!..

Слова ратников проходили мимо, не мог же Николка поверить, будто нет деда Таршилы, который несколько минут назад, здоровый, крепкий и строгий, подходил к ратникам задних рядов, ободрял и поучал.

-Так это же - Юрко! - ахнул Сенька.

Николка угадал, о ком - речь, и тогда лишь узнал помертвелое лицо перевязанного ратника. Он даже не лицо узнал - так оно слиняло и стёрлось, обескровленное, - узнал он кипенно-белые, стриженные под горшок волосы, выпавшие из-под слетевшей шапки.

-Отнести его надо в лечебницу, помрёт же! - говорил Алёшка мужикам.

-Тада и другого нести надоть, всех...

-Энтому теперь лекаря не помогут, кончился, сердешный. Да и счастье, што кончился, - пол-лица снесли...

Над умершим склонился священник, что-то шепча, и Николка не смел больше глянуть на то, что недавно было человеком...

-А я говорю - Юрка надо к лекарю! - шумел Алёшка. - Он ещё дышит, он четырёх татар срубил! Ну-ка, ты - хоть одного! Кабы кажный по четыре... Эх, Юрко!..

В передних рядах взметнулись крики, загремело железо - враги атаковали, и Алёшка бросился на своё место.

-Слышь, парень, ты ж - ранен, - бородатый взял Николку за локоть. - Кровь-то, кажись, у тя поутихла, волокушу можешь тянуть? Сташшишь энтого, вашего, а?.. Можа, правда оживёт?

-Верно, парень, давай-ка, да и сам-то полечишься. Ты со стрелой не шути, оне у татар сплошь с отравой. Вон как тя скрутило.

Николка оглянулся, ища глазами Сеньку, но его уже не было близко, он, не дождавшись приказания десятского, ушёл за Алешкой пополнять первые ряды войска.

-Давай, парень...

Николка двинулся за бородатым, тот стал надевать на него петлю верёвочного хомута от деревянной лодочки-волокуши, на которой лежал перевязанный Юрко, и Николка вскрикнул от боли.

-То-то, парень, ты давай живей шагай. Со стрелой татарской, говорю те, не шути...

Всякое напряжение тела отдавалось болью в плече, у Николки двоилось перед глазами, но он не плакал, шёл, сцепив зубы, как делал всякий раз, если сильно ушибался или обжигался у кузнечного горна. По полю за линией войска в ту и другую сторону проносились всадники, пробегали, что-то крича, пешие посыльные, сюда залетали шальные стрелы, и едва второй раз не ранило Николку.

Шум битвы начал отдаляться, парень остановился, отдыхая от боли в набухающем плече, и словно второй раз проснулся. Длинная рать колыхалась, бурлила конными и пешими течениями, вихрящимися внутри её берегов, то суживалась и выгибалась, то расплёскивалась вширь там, где ратники отражали наседающих врагов, а за ней колыхалось серое море, которое, казалось, хотело слиться с рекой, но встречные волны отталкивали друг друга. Лишь у Зелёной Дубравы слияние произошло - там клубился серый омут, расползаясь вширь. Только теперь заметил Николка, сколько раненых направляется к тележному городку лечебницы, стоящему в четверти версты от сражающейся рати, вблизи запасного полка. Один нёс на левой руке раздробленную десницу и качал её, молчаливый, весь затаённый. Другой с проклятьями, опираясь на короткое копьё, волочил ногу, третий неуверенно двигался коротким шажком, поддерживая руками голову в кровавой "чалме", иные волокли такие же, как у Николки, деревянные лодочки с раненными товарищами, иные ползли, кто охая, кто молясь, кто скрежеща зубами, но большинство в отрешённом молчании. Обессилев, одни падали передохнуть, другие - чтобы с кровью потерять последние силы. Направляющийся к войску поп наклонился над одним из упавших, и тот, очнувшись, начал бранить его: