Поле Куликово (СИ)

-Василий, ступай, найди Мещерина: пущай оборужит дружину Олексы Дмитрича из моих запасов да ему найдёт воеводскую справу. - Тупик вышел, князь развернул на столе большой пергамент с чертежом окрестной земли. - Ступай ближе. Твои тысячи - особые. Они - на лошадях, но это - не конница, а пешая рать. Смотри на чертёж. Вот - Волок, вот - Можай. Ты пойдёшь за легкоконными сотнями, и с боков тебя прикроют заставы. Ни в какие конные бои с Ордой не ввязывайся. Кутлабугу мы рассчитываем встретить здесь, на подходе к Рузе, но может быть всякое: Орда быстро ходит, а темник - матёрый волчина. Помни главное: как появятся, спешивай ратников, заступай дорогу и бейся до последнего. Обойдут тебя, совсем ли окружат - то не твоя забота. Ты обязан стоять насмерть и держать Орду за горло. Это - всё.

-Кто - начальники тысяч?

-Первой - Боровский Константин Иванович. Второй - боярин Олексей Григорьевич. Третьей - боярский сын Ондрей Борисович. Стрелкам я назначил особого воеводу - сотского Никифора. Его дружок, Ванька Бодец, со своей сторожей примкнёт к тебе. Ставь его на опасное крыло - там рубаки, не дадут окружить сразу. Своих дружинников держи при себе. Не хочу, штоб, уцелев там, ты сложил голову здесь. Особливо теперь, когда женился. Жёнка-то - кто?

-Ты, верно, знаешь её, государь. Она у Олёны Ольгердовны служила, Анютой звать.

-Вон што! Мне уж из-за её девиц досталось на орехи: зачем-де оставил? Будто думать было не о чем, кроме её девиц. Так и быть, скажите: я благословил вас без неё. Надо бы и твою Анюту отослать в Торжок, да уже поздно.

-Дозволь идти, государь? Мне ещё с войском знакомиться.

-Постой. Ты мово Томилу когда последний раз видел?

-Вечером, когда уж решили поклониться хану. Отходил он. Меня позвал с Адамом-суконником.

-Што он сказал?

-Про Тайницкую. Я в то подземелье детишек и жёнок многих спрятал. Девицы Олёны Ольгердовны - с ними. Спасутся ли? А Томила тоже считал: у врага нельзя выпрашивать мира.

Владимир встал и подошёл к молодому воину:

-Тебе ещё долго жить, Олександр Дмитрич, и ты запомни эти слова: у врага нельзя выпросить мира. Врага можно только принудить к миру, наступив ему на голову сапогом. Завтра мы наступим - или я - не князь Храбрый, а только волчий корм. Иди, брат.

Уже свечерело и в лагере разгорались костры. Заря отражалась в зеркале Ламы, плавно текущей в двадцати шагах от шатра князя. Неподалёку, возле нагружённых телег, снаряжались дружинники Олексы. Каримка бранился с кем-то из товарников: на его квадратное тело необъятной ширины непросто подобрать доспех. Переодевшиеся красовались в блестящих кольчугах и высоких шишаках, опробовали мечи и сулицы. Вокруг плотными рядами стояли палатки дружины князя, всюду торчали жердяные коновязи, лошади похрупывали зерном. От водопоя с фырканьем и топотом катился сотенный табун. Вечерний воздух был пропитан близкими сердцу воина запахами дыма костров, коней, дёгтя и сыромятины. Поджидавший Тупик позвал в свою палатку, где для Олексы приготовили оружие, броню и воеводское корзно. У палатки толпились дружинники, Олекса узнал Додона, Микулу, Варяга и Дыбка и каждому улыбнулся. Его ни о чём не спрашивали, только во все глаза смотрели на воскреснувшего из мёртвых соратника, лелея свои надежды. Броня оказалась впору, корзно было коротковато и узко в плечах.

-Обойдусь без воеводских отличий, - махнул рукой Олекса. - Три тысячи - не тридцать, разглядят и так.

Тупик вызвался проводить его в "особый" полк. Когда уже садились на лошадей, Олекса оборотился и глянул в вопрошающие глаза дружинников:

-Микула, Додон, Алёшка! Вы своих пока не оплакивайте. Не хотел обнадёживать до срока, да уж так и быть. Я ваших и многих других укрыл в потайном подземелье с выходом за городом. Может, ушли они, а может, сидят там, бедуют, нас дожидаясь. Бог - милостив, авось дождутся.

Олекса был в седле и разбирал повод, когда подбежал Микула, схватил его руку и поцеловал - у Олексы не хватило силы противиться медвежьим дланям бывшего монаха.

-Ну, брат, задал ты мне задачку, - сказал Тупик, когда отъехали. - Они ж только и будут теперь в Москву рваться.

-И без того рвутся. Разве плохо, Василий?