Поле Куликово (СИ)

Олекса сошёл с коня, взял тяжёлое копьё и перекинул свой круглый щит, оснащённый клинком, со спины на руку. Его дружинники тоже спешились, ближние ратники потеснились, принимая их в первые ряды. Рассылать гонцов уже не надо: приказ отдан, каждый тысяцкий, сотский, десятский знает, что от него требуется. Олекса понимал, что нужен князю Храброму и его полку вроде живой хоругви, доставленной со стен Москвы. Поэтому и принял воеводство. Но он ведь ещё - и воин.

Стяги на кургане пришли в движение, и докатился рокот бубнов, завыли дудки и заревела медь труб. Пять тысяч степных всадников стронулись, рысью покатились на русский полк. Послышался голос сотского Никифора, стоящего у стяга, его подхватили десятские и передали в оба конца - шестьсот стрелков с помощниками выбежали вперёд из глубины строя, стали в три ряда. Арбалетчики и заряжающие опустились на колено, лучники стояли в рост. Большая часть самострелов имела стальные пружины - военный запас великого князя из волоколамских оружейных складов.

Враг прошёл с четверть версты, послышался гул, земля стала дрожать от топота тысяч копыт. Снова - крик сотского Никифора. Чёрный рой железных стрел, едва мелькнув, тает в воздухе - арбалетчики сделали первый залп, и заряжающие передают им готовое к выстрелу оружие, принимая спущенные арбалеты. Звон второго залпа не так дружен, но второй пришёлся по врагу на убийственной дистанции: невидимый вихрь вырвал из сёдел сотни всадников, спотыкаются и рушатся кони, вой отчаяния и злобы поднялся над атакующими чамбулами. Задние скакали через упавших, топча убитых и раненых. Ответный град хлестнул по русской рати, но был ещё слаб - ни вскрика, ни стона не вызвал в строю. Воины подняли щиты, заработали и русские лучники, черня стрелами небо. Арбалетчики били теперь вразброд, всаживая железную смерть в накатывающий серый вал. Грозное - у них оружие, да заряжать долго: пока арбалетчик пошлёт одну стрелу, лучник - десять.

Хуже всего пришлось той тысяче, что устремилась на конный отряд москвитян. Там, похоже, многие не имели доспехов - словно пришли поохотиться в русских лесах. "Ну, что ж, джигиты, отведайте и нашей охоты!" В то время как, изрываемые перёным железом, другие чамбулы перешли на галоп, эта тысяча шарахнулась в сторону открытого поля, вытягивая порядок, далеко обегая крыло полка. Не пропустим момента, Ваня Бодец!

Сила ордынских стрел росла с каждым прыжком лошадей, забарабанило по щитам, падали стрелки и копейщики, но и каждый выстрел русского арбалета разил теперь насмерть, пронизывая брони. Наконец дружина Никифора по крику своего начальника бросилась назад, в ряды пешцев, и ордынский калёный град прервался - всадники набегали неровной волной, ощетиненной длинными копьями. Русский строй колыхнулся и синеватая стена сверкающих лезвий встала впереди человеческой стены. Серединные ряды изготовились к броску сулиц. В этот момент конный отряд полка устремился вперёд лавой, набирая разгон, начал сближаться с тысячей Мурута. Прорвавшись сквозь ливень вражеских стрел, конники с кличем: "Лама!.." - врезались в середину врагов, карусель смерти стала закручиваться в сторону кургана.

Ничего этого не видел Олекса, захваченный приближением чужой конницы. Он примечал, что побитые сотни врага потеряли плотность, а в визге и завывании степняков больше бешенства, чем угрозы - ведь не менее тысячи поражённых корчилось и лежало позади атакующих на вытоптанном, окровавленном жнивье. Многие, потеряв лошадей, бежали к запасным табунам. Враги ещё - обозлены, но ярость, порождённая тяжёлыми потерями, долго не держится - её сменяет страх.

Картины войны - однообразны: конские морды с раздутыми ноздрями, плоские лица врагов с раскрытыми в крике ртами, волна рёва и волна смрада от людей и животных, потеющих от страха, рушащиеся на землю всадники под градом сулиц, и вот они - вознёсшиеся шеи, груди и копыта лошадей, тянущиеся к тебе копья, блеск кривых лезвий... Лава вздыбилась в надежде перескочить русские копья, чего никому и никогда не удавалось. Олекса пожалел бурого коня с атласной шерстью и чёрной гривой - остриём копья поймал рыжебородого великана с округлившимися от страха и злобы глазами, и плоское лезвие проткнуло кожаную броню с её хозяином, лишь хрупом отдалось в древке - так силён был разгон всадника. Он налетел грудью на копейный крюк, его вынесло из седла, тяжесть потянула руки долу. Олекса уклонился от копыт лошади, всё-таки напоровшейся на рогатину бородатого соседа, и видел, как насаженный на копьё враг, выронив оружие, сучил в воздухе ногами и руками. Лошади степняков упёрлись, началась свалка. Стоящий слева Каримка колол и бил по головам длинной алебардой, Олекса выдернул копьё из поверженного, зацепил и вырвал крюком из седла ещё одного...

Побитые люди и лошади образовали кровавую гряду перед стеной копейщиков, оттеснив её назад, всадники шарахнулись прочь, завертелись в полусотне шагов, потекли в сторону открытого поля, в водоворот конной сечи, рассеивающий лязг, крики и высверки стали.

-Слава-а! - вспыхнул клич в середине полка.