Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии

Впрочем, не существует психологии «человека самого по себе», абстрагированной от конкретного исторического контекста. Ведь, как я уже отмечал во второй главе, младенец рождается (с биологической точки зрения) раньше срока, завершая в социальной среде то развитие, которое другие виды завершают в утробе матери. В самом деле, в социальной среде развиваются именно те способности, которые наиболее типичны для человека: прямохождение, рациональное мышление и речь. Человек – как «человек» – развивается одновременно биологически и социально, и это развитие продолжается и в подростковом возрасте, и на протяжении всей жизни.

Более того, если система инстинктов животного относительно негибка, фиксирована, стереотипна в зависимости от вида, то система инстинктов человека открыта для запечатлений и впечатлений. «Врожденные высвобождающие механизмы» центральной нервной системы человека, с помощью которых инстинкты человека приводятся в действие, реагируют на знаковые стимулы, которые никогда жестко не зафиксированы и не едины для вида, но меняются от культуры к культуре, даже от века к веку и от индивида к индивиду, в соответствии с теми отпечатками, которые были неизгладимо запечатлены в течение долгого периода социально обусловленного детства⁴⁵. И, если я правильно понял мысли специалистов в этой области психологических исследований, до сих пор не было выявлено ни одного «пускового» образа, ни одного знакового стимула, который можно было бы с уверенностью считать врожденным для человеческой психики.

Как же тогда мы можем быть уверены в какой-либо теории психологических архетипов, основанной на нашем собственном культурно обусловленном способе реагирования, или на изучении мифов и символов нашей собственной традиции, или даже на сравнительном изучении большого комплекса первобытных земледельческих традиций, которые, как я только что показал, исторически и доисторически связаны с нашей собственной?

Мы должны признать тот факт, что в последнее время благодаря открытиям и трудам современных ученых стены, окружающие все мифологии, – все до единой – были разрушены. Четыре эпохи, четыре стороны света, четыре стихии! Что все это может значить для нас сегодня, в свете того, что мы узнаем? Ведь сегодня мы знаем уже сто три элемента, и их число продолжает расти. Старая душа и новая вселенная – старый микрокосм и новый макрокосм – не согласуются друг с другом, и несоразмерность примерно равна отношению 4 : 103. Неудивительно, что многие из нас забеспокоились! Вавилонская башня, которая в свое время казалась кому-то угрозой Богу на небесах, теперь многократно превзойдена во всех крупных городах мира, а там, где когда-то пели ангелы, летают ракеты. Бога уже невозможно постичь: тайна бесконечна, как внутри, так и вовне. Это та mysterium tremendum[40], которую наш современный разум – этот цвет творения – открыл нам для усвоения, и все системы архаического чувствования вдруг оказались бессильны. От этих тайн нам больше не отгородиться. До сих пор не было установлено ни одного образа, который можно было бы однозначно считать врожденным для человека.

И поэтому, казалось бы, мы вынуждены решать проблему образности мифа в основном с исторической точки зрения. В одном из писем Чарльза Дарвина (адресованном некоему У. Грэму, который интересовался его религиозными убеждениями) есть примечательный отрывок. В нем высказывается предположение о том, что даже образ Бога может быть лишь отпечатком, наложенным на сознание человека веками научения.

Дарвин пишет, сначала в оправдание, а затем в порядке критики о своей несколько шаткой вере: