Полет в неизвестность

— Позволю не согласиться с вами. Во-первых, бывших майоров вермахта не существует. Вы давали присягу Родине, вас никто не лишал чина. Плен — не причина терять честь и достоинство немецкого офицера. Помните об этом, майор. Во-вторых, все конвойные, в том числе и немецкие, добротой не отличаются. Однако, насколько я уже успел понять, русские — просто сволочи. И вот такое их моральное состояние является формой самозащиты от нас, немецких пленных. Они ведь, майор, боятся нас, неужели вы этого не понимаете? Любой бездомный шелудивый пес всегда боится породистой немецкой овчарки.

К ним стали подходить ходячие раненые. Некоторые с изумлением слушали речь Баура. Они за время пленения отвыкли чувствовать себя свободными людьми, смирились с участью подневольных рабов, страшащихся гнева русских военных. Баур видел в их глазах борение страха и ненависть к русским, ужас неизвестности и всколыхнувшуюся словами генерала надежду на лучшее.

— Да, господа, мы проиграли эту войну. — Баур обращался уже ко всем подошедшим. — Но надо помнить: история Германии есть история непрерывных войн с врагами нации, с врагами германского духа. Мы проиграли не потому, что мы слабые. Разве вы, фронтовые офицеры, не видели, насколько мы в техническом отношении, в организации и дисциплине, интеллектуально выше наших врагов?

Раненые все подходили и подходили, рассаживались по ближайшим койкам, с жадностью слушали дерзкие слова генерала, хоть чем-то и похожие на так набившие оскомину геббельсовские пропагандистские клише, но все же близкие им, почти родные. Баур, почувствовав изменение в настроении военнопленных, поймав нужную энергетическую волну, продолжал:

— Мы проиграли потому, что фюрер оказался в сорок третьем году плотно окруженным бездарями, интриганами, негодяями, глядевшими на войну как на средство своего собственного обогащения. Они лгали ему, скрывая недостатки нашего тыла, информацию о дефиците горючего, сырья и материалов. Именно они стали идейными вдохновителями прошлогоднего летнего заговора против фюрера[37], подставив под удар честных и преданных генералов и офицеров. Именно они затеяли предательские переговоры о капитуляции с американцами и англичанами, а возможно, и с русскими. Именно они сдерживали завершение работ над оружием возмездия, над ядерным оружием, которое у нас к концу прошлого года почти уже было в кармане. Нет, господа, — Баур встал с койки, оперся на костыли и стал казаться выше своего роста, — германский народ не капитулировал. Мы, лучшие в мире трудяги, быстро восстановим страну, и вскоре мир ужаснется силе и мощи Германии. А вас, господа, встретят на родине героями!

Баур понял изменение в настроении военнопленных и решил, где бы он ни был, поддерживать моральный дух немецких солдат и офицеров. Он перестал бояться русских, полагая, что он им нужен больше, чем они ему. Молва о патриотической речи Баура быстро разнеслась по составу. Пленные на свой лад пересказывали его слова, делая упор на то, что генералу многое известно об их будущем. Всем хотелось верить в лучшее.

Состав медленно продвигался по изрытой войной Польше. Миш, взяв два котелка, отправился на разведку возможностей добыть продовольствие. По представлениям Баура, Миш долго отсутствовал, очень долго. Наконец, когда совсем стемнело и голодные раненые стали засыпать, Миш явился с полными котелками горячей гороховой каши и буханкой свежеиспеченного черного хлеба.

— Вот, господин генерал, — Миш от греха подальше перестал называть Баура группенфюрером, — разжился на кухне в соседнем вагоне, ужинайте, пожалуйста.

От запаха пищи проснулся сосед-майор. Угостили и его.

— Вы, Миш, прямо джинн какой-то. — Баур решил сегодня не подначивать ординарца: все же как-никак тот раздобыл пищу.

Миш скромно улыбнулся, собирая крошки хлеба с грязных штанов и ссыпая их в рот, словно голодал неделю.

Не голодал он даже те два часа, которые отсутствовал. Документы на агента Мокрого в Познани передали сопровождавшему эшелон старшему лейтенанту НКВД из оперативного отдела лагеря. Тот во время погрузки велел Мишу явиться вечером. Отчет пришлось писать прямо в купе оперативника. Пока переводчик переводил писанину на русский язык, Мокрого покормили пшенной кашей с салом и выдали ужин на две персоны. Прочитав отчет, старший лейтенант с явным удовлетворением отметил:

— Похвально, Миш, похвально. Мы вот только в переводе сделали небольшое дополнение для ясности. Ну, мол, Баур вел антисоветскую пропаганду среди военнопленных и восхвалял Гитлера и нацистский режим. Не станете возражать? Отлично, я так и думал. Тогда подписывайте оба экземпляра, и немецкий, и русский. С вами приятно работать, агент Мокрый. Жду новых сообщений. Да, совсем забыл, передайте это вашему Бауру. — Старший лейтенант сунул Мишу сверток с выстиранной и заштопанной камуфляжной десантной формой, в которой Баура пленили в Берлине.