Полгода дороги к себе

– У них ремонтантная, это которая плодоносит все лето, финский сорт.

– А чего наш Мичурин не вывел такую?

– Нет, наверное. Может не успел?

– Очень может быть. Мичурин не успел, а больше некому.

Петровы весь субботний вечер только и спрашивали меня о войне. Мы жарили шашлыки, пили вино, ели клубнику. Они говорили, что мы делаем все правильно, что мы молодцы. Мной восхищались. Натка молчала.

– Убивать, наверное, страшно? – полуутвердительно спросила Танька, немного суетливая высокая симпатичная шатенка. Она мне временами даже нравилась.

– Не знаю, не убивал.

– Ладно, врешь? Был на войне и не убивал? – спросил в свою очередь Сережа Петров.

– Сережа, ты когда-нибудь собаку или кошку своими руками убивал?

– Нет, – немного озадаченный ответил Сережа.

– Я тоже нет, но видел, как убивали, и мне было очень плохо от этого.

– Не понял.

– Все правильно, тебе этого и не понять.

Я быстро напился и пошел спать. Утром безумно болела голова и временами накатывала дурнота. Было рано, все еще спали, я пошел на кухню и включил телевизор. По телевизору передавали последние известия. Сказали, что Украина обстреляла из «градов» наш населенный пункт, много убитых и раненых мирных жителей и поэтому у президента и верховного главнокомандующего не осталось другого выхода, как объявить войну этим фашистским ублюдкам, засевшим в Киеве. Я схватил планшет и стал смотреть новости в интернете. Да, на наших сайтах говорилось о нападении украинской армии на российский мирный поселок. На украинских сайтах, говорилось, что российские вооруженные силы вошли на территорию Украины и начали наступление на Мариуполь, поэтому героическая украинская армия дала самый решительный отпор русским оккупантам, а Киев запросил вооруженной помощи у сил НАТО. "Ну, вот и началось", – подумал я и налил себе крепкого чаю. Через час встала Натка. Пришла, села рядом, стала смотреть новости.

– И что же теперь будет?

– Классический вопрос. Война будет, – по телевизору передали экстренное сообщение из Кремля о мобилизации. Мой год рождения не призывается, во всяком случае пока. Я все равно не пойду больше воевать.

– Устал воевать?

– Натка, ну причем тут "устал", не "устал". Ты хочешь, чтобы меня убили?

– Когда ты три месяца тому назад уезжал, меня не спрашивал, хотя тебя могли двести пятьдесят раз убить за этот ваш Русский мир. Ты знаешь, как я боялась, что я пережила?! А сейчас тебя за Родину позовут воевать, и ты откажешься?

– Дело в другом: я не буду воевать за такою страну. Страна – это не Родина. Я воевал за себя, мне надо было понять кто я, что я. Я видел ребят, которые знали, за что воюют. Кто-то из них погиб с уверенностью, что он умер за правое дело. Кто-то потерял веру в то, за что воевал и погиб без мира в душе, без веры, и это самая тяжелая, наверное смерть. Но они все хотели умереть. Умереть так, или иначе, но умереть. Они за этим туда пришли. Я понял, что страна, которая может толкнуть человека идти воевать не за родной дом и семью, делает это от неспособности дать сил жить этому человеку. Такая бесплодная страна, понимаешь? Там много людей, которые просто не хотели жить, их туда вытолкнули умирать. Теперь, после всего, что я увидел и пережил там, я хочу жить. Я хочу жить здесь, с тобой, с дочками. Я не хочу жить в этом государстве, оно пользуется нами, оно ест нас, когда его жизни угрожает опасность. Я не хочу иметь с ним ничего общего, поэтому я не пойду отдавать за него свою жизнь. Пойти воевать за то, чтобы после войны, если я не погибну, опять стать никому не нужным?

– Немного высокопарно у тебя, Слав, получилось, – сказала Натка, помолчав. – Но я тоже не понимаю, почему ты здесь никому не был нужен, пока не началась война, а войну начал кто-то, кого мы только по телевизору и видели. Но мне все равно кажется, надо теперь идти. Мы же здесь живем, нас надо защищать. Считай, что наши дочки, я, мы и есть твоя Родина.

– От кого защищать? Это же не сорок первый  год, на нас не фашисты напали, Натка! Это цивилизованные страны. Нас не будут расстреливать и сжигать в печах.