Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

§ 2. Поляк в народной традиции и в российской беллетристике XVIII–XIX вв

Стереотип поляка в традиционной культуре. Сравнение характерных особенностей поляка в данном корпусе текстов с представлениями о нем в народной славянской культуре (и не только русской) демонстрирует их несходство в содержательном отношении. Так, отсутствовал акцент на «чуждости» его вероисповедания, которое лежало в основе противопоставления «своего» «чужому» в традиционной культуре европейских народов[895], его конфессиональная принадлежность – вопреки даже официальному российскому дискурсу второй половины столетия, в котором «поляк-католик» фигурировал в качестве устойчивого стереотипа[896], – лишь фиксировалась как отличная от православной, но не наделялась никакими – ни позитивными, ни негативными оценками. Бытовавшие в русской культуре XVI–XVII вв. в одном ряду с «басурманской верой» свойства, связываемые с католическим вероисповеданием и иезуитским воспитанием – гордыня, высокомерие, заносчивость[897], – на длительное время стали главными приметами поляка, и прежде всего шляхтича (даже когда их коннотации с чужой верой были «забыты»).

Довольно рано – с XVI в. они стали переноситься на всю этнонациональную общность, к ним добавились такие пороки как «гонор», «фанаберия», воинственность, известные еще по сарматскому автопортрету[898]. (Все эти и другие черты поляка-шляхтича были восприняты в западноевропейской и русской культуре XVII–XVIII вв. как важнейшие этнические признаки народа в целом[899]). Они упомянуты в этнографических очерках, как правило, с указанием на то, что обладатели этих свойств принадлежат лишь одной социальной группе и потому эти негативные качества не могут считаться характерными отличительными признаками польского этноса. Иногда они приводятся с непременной оговоркой об их сословной природе – ведь важнейшей теоретической установкой в этнографическом описании было ограничение сферы воплощения истинной этничности крестьянством и отчасти городскими низами.

Весьма устойчивым стереотипам высокомерия и надменности, как известно, сопутствовали и внешние атрибуты поляка как «чужого», которые в народной культуре XVIII–XIX вв. не только наделялись негативными свойствами, но и были достойны осмеяния, они активно включались в сферу комического на русской сцене XVIII в., где зримо воплощалось «этнонациональное начало», выраженное в сценическом действии: польский танец и польский пир[900]. Само их представление, как указывают исследователи, было лишено национальных примет: и танцы, и еда лишь служили знаками «польскости»; однако чрезвычайно важна ассоциативная связь поляка с «пляской» и «пиром».

Образ поляка в литературе. Обращение к многочисленным реконструкциям образа поляка в русской литературе XVIII–XIX вв. позволяет выявить некоторые наиболее типичные для нее черты польского нрава и характера[901].

В литературе первой трети столетия (и в особенности после восстания 1830-1831-го гг.) актуализировались прежние черты его шляхетского образа в народной культуре: позитивные (храбрость и благородство) и негативные (спесь, чванство – «кичливый лях», глупость)[902]. Исследователи усматривают в неприятии русскими литераторами польского восстания «пусковой механизм для создания негативного стереотипа поляка», в том числе и в массовом, обывательском сознании[903], однако сам набор черт, сложившихся ранее, как видим, дополнен или изменен не был.

Несколько иначе повлияли на трансформацию образа поляка события, связанные с последствиями Январского восстания 1863 г.: в условиях усилившихся антипольских настроений они вызвали появление целого ряда произведений, в которых поляки выступали не просто как лживые, коварные, хитрые, жестокие враги, но как предатели российского императора и неблагодарные подданные; в произведениях Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, И.С. Тургенева и др. они появляются также в виде карикатурных персонажей[904].