Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века: историографические традиции, новые направления и перспективы исследований

Лосинский родился в г. Либаве Курляндской губернии. В качестве документа, демонстрирующего его отношение к воинской повинности, он приложил копию удостоверения управления окружного делегата Польского Военного Комитета в России от 18 апреля 1919 г. В документе говорилось, что «польский гражданин» Лосинский действительно зарегистрирован и взят на учет Польским Военным Комитетом и подал прошение о выходе из русского подданства. Удостоверение служило, во-первых, временным видом на жительство, до замены его польским паспортом. Во-вторых, документ удостоверял, что Лосинский как польский гражданин не подлежит русской мобилизации [21, л. 5]. Интересно, что польскость в данном случае рассматривалась как гражданство.

В начале 1920-х гг. делопроизводственная документация сельскохозяйственного института и структура личных дел его студентов существенно изменяются, как изменяются и правила приема в высшие учебные заведения Советской России. Из критериев идентификации студентов исчезает конфессиональный фактор. Его нет ни в документах, предоставляемых абитуриентами, ни в документации вуза, ни в официальных статистических данных. Вместо религиозной принадлежности документы начинают фиксировать национальность учащихся. Пункт «национальность» включали в себя практически все анкеты, встречающиеся в личных делах студентов первой половины 1920-х гг. В редких случаях требовалось указать не только национальность, но и родной язык [23, л. 10]. Ну а анкета для студентов Сибирской сельскохозяйственной академии 1924 г. предусматривала определение национальности и подданства [24, л. 2–2 об.]. Интересно, что подобные же анкеты для преподавателей не учитывали национальную принадлежность. Если в личном листке студента национальность была прописана 5-м пунктом, то личный листок научного работника содержал информацию только о его профессиональных достижениях, партийной и общественной работе [25, л. 1–1 об.; 2–2 об.].

Национальный состав студенчества первой половины 1920-х гг. выглядел достаточно однородно. Из 550 студентов, обучавшихся в институте в 1923–1924 гг. на землеустроительном и агрономическом факультетах, 77 % относило себя к великороссам / великоруссам / русским, причем последняя номинация для обозначения принадлежности к русскому народу встречалась очень редко. Это говорит о том, что дореволюционная традиция обозначения этничности еще не была вытеснена большевиками. Национальность 29 студентов не была указана. Пятеро использовали для обозначения национальности региональные маркеры: сибиряк (4 чел.), алтаец (1 чел.). Национальная принадлежность оставшихся определялась следующим образом: украинцы/малороссы – 38 чел., белорусы – 12, евреи – 15, латыши – 8, поляки – 5, мордвины – 3, литовцы – 2. В единичном экземпляре в анкете фигурировали чуваш, якут, татарин, абхазец, швейцарец, эстонец и «бурято-русская» [26, л. 63 об. – 101]. Таким образом, поляки составляли среди студентов менее одного процента. Среди них: Леон Донатович Вержбицкий, Иосиф Михайлович Кучевский. Франц Климентьевич Комоцкий, Антон Андреевич Пожарицкий и Антон Антонов Раубо.

Подобный подход определения этнической принадлежности снова «выбрасывал за борт» часть студентов, которые потенциально могли иметь польскую идентичность. Например, уроженцев западных губерний, фигурировавших в вузовских документах в качестве литовцев и латышей, среди которых католики: Эдуард Андреевич Полис, братья Станислав и Сигизмунд Гирайтисы, а также студенты, религиозная принадлежность которых нам не известна: Густав Ансович Вейдеман, Эдуард Францович Дзенис, Аустра Петровна Журауская и т. д.

Вызывают сомнения и несколько обладателей польских фамилий, записанных в ведомости великороссами, например: Иван Поликарпович Конопацкий и Борис Владимирович Немысский, обучавшиеся на землеустроительном факультете. Нам известны ссыльные участники Январского восстания, обладавшие такими же фамилиями. Дворянин Виленской губернии Антон Конопацкий был лишен прав состояния и сослан на жительство в Омск [27, л. 9 об.-10; 28, л. 23–24]. Несколько Немысских отбывали наказание в Западной Сибири. Но родство со студентом Борисом Владимировичем вероятнее всего мог иметь Константин Немысский, либо Альбин Немысский. Оба были высланы на водворение в Томскую губернию в молодом возрасте без семьи [29]. Требует дальнейших изысканий и родство поляка-студента Антона Пожарицкого с дворянином Ковенской губернии Владиславом Францевым Пожариским, высланном за участие в Январском восстании в Томскую губернию и работавшим в 1868 г. в Томске воспитателем [29]. Поскольку студенты, обучавшиеся в сельскохозяйственном институте в первой половине 1920-х гг., родились на рубеже XIX–XX вв., они могли быть только внуками или правнуками участников Январского восстания, достаточно адаптированными и по большей части утратившими свою польскость.