Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века: историографические традиции, новые направления и перспективы исследований

В советских автобиографиях авторы в некоторых случаях отмечали свое отношение к сословному, классовому происхождению и национальной принадлежности. Интерес власти к этим вопросам порождает вполне очевидные опасения и желание оправдаться. В автобиографии Николай Александрович Сборовский, ломая представления о сословном прошлом и классовом настоящем, отмечал, что происходит из семьи потомственных русских интеллигентов. Выстраиваемая государством иерархия наций корректировала, если не собственную национальность, то отношение к ней. Претендовать на место в советском аппарате выходцу из бедной еврейской семьи «последовательного бессребреника», желательно, с родителями бывшими ссыльными революционерами, было проще, чем поляку дворянского происхождения [14]. Свои политические убеждения, а именно «симпатии к тем политическим группам и течениям, которые ставят своей целью благосостояние крестьянской трудовой массы, ее хозяйственное возрождение, культурное развитие и просвещение», Сигизмунд Гружевский в автобиографии объясняет разочарованием мелкобуржуазным окружением на родине, узкими взглядами и интересами родственников и сослуживцев [15]. Неоднократно упоминая Родину в автобиографии, Гружевский себя поляком не называет, заканчивая польскую родословную на своем отце, «который считал себя поляком и происходил из дворянской семьи». Женитьба на «крестьянской девице» окончательно закрепляет новое социальное и, по всей видимости, национальное состояние автора – «свыкся и сроднился с сельским населением, а связь с родиной потерял».

В современных биографических справках и указателях национальная принадлежность если и оговаривается, то зачастую без уточнения и аргументации или со ссылкой, например, на древние родовые корни, возможно, даже не вполне известные самому персонажу. Существенные методологические и идеологические расхождения в понимании национального статуса, а также разновекторные интересы (формирующихся государственных образований, научных школ, партийно-политических течений и др.) приводят к «присвоению» одного и тоже персонажа одновременно к разным нациям или «сохранению» национально неопознанных героев.

Формирование группы колонизационных экспертов начинается во второй половине XIX в., в связи с массовым характером переселения, формированием местных переселенческих структур и распространением специального образования. Народничество как идеология и общественно-политическое течение не просто оправдывало, а увлекало, создавало романтическое восприятие работы в аграрной сфере, как мотивированной служением народу, общему делу, а не государству. Переселенческое дело было близко с земскими службами, где трудились, по сути, не мундирные чиновники, а служили народу интеллигенты. Переселенческие чиновники и сотрудничавшие с ними лица, совместно действуя в научных и просветительских обществах, а также в инициированных государством экспедициях по изучению географических, хозяйственных и демографических условий колонизации, формировали новую общественную среду с особым этосом. Это отдаляло их от местного полицейско-административного аппарата, помогало интегрироваться, хотя бы некоторым, в общий поток интеллигенции. Новые стандарты поведения с одной стороны задавались высшими управленцами переселенческого ведомства, а с другой – закреплялись демократическими слоями местных переселенческих учреждений, в том числе из ссыльных.

Можно отметить особое отношение в колонизационной среде к национальным вопросам. Обострение национальных проблем в Российской империи, формирующийся русский национализм, тем не менее, находили весьма слабое проявление в профессиональной среде переселенческих чиновников. Русский национальный сценарий колонизации Сибири рассматривался по преимуществу как проект политический. На практике же первоочередной задачей считалась «помощь в переезде и устройстве на новом месте крестьян, не справившихся с хозяйственным кризисом на родине и способствование экономическому развитию Сибири» [16, с. 43]. Национальные приоритеты в переселенческом деле, будь то русские, сибирские или инородческие, один из признанных колонизационных экспертов Александр Аркадьевич Кауфман определял как узкокорыстные. В «русском крестьянине переселенце» он мог разглядеть «таежника или трудолюбивого латыша и белоруса и… ростовщика или бродячего «кустанайца»» [17, с. 26]. Размышляя о болезненном «культурном бессилии» русской колонизации, Кауфман аргументировал данный тезис симптомами слабости «российского» хозяйства, приемов, культур. Это отношение к национальным характеристикам находит также отражение и в языке описания экспертов сибирского старожильческого и переселенческого населения. Классическим образцом обследования хозяйств колонизуемой азиатской территории были труды экспедиции Федора Андреевича Щербины, в которых основными категориями населения были социальные и имущественные страты: переселенец-пролетарий, представитель киргизской плутократии с количественными параметрами обеспечения землей, скотом, семенами.