- Тоже с предписанием. Димитрием Вороховым звать. Но он, не в пример тебе, сынок, всячески радовался назначению. И уехал тотчас же...
В Архангельск я попал в середине августа. Дивясь на окружавший меня деревянный город, прошагал по торцам главной улицы мимо огромных лабазов, от которых остро пахло кожами, пенькой и рыбой. Всюду слышалась голландская, английская и немецкая речь, вразвалку ходили чужеземные мореходы с просмоленными косичками, торчащими из-под заломленных шляп или вязаных колпаков, в заляпанных смолой широченных холщовых штанах до колен, в толстых полосатых чулках. И я подумал, что мудрено в такой обстановке сохранить тайну намечавшейся экспедиции.
Суда, названные по именам их командиров, "Чичагов", "Панов" и "Бабаев" были уже спущены на воду и вооружались. Двухмачтовые, по девяносто и восемьдесят два фута длиной, они казались небольшими даже здесь, возле причала верфи. Сейчас их команды крепили рангоут, обтягивали стоячий и бегучий такелажи, под свистки и ругань боцманов драили палубы, загружали трюмы.
Не в пример Ревелю, а тем паче столице обычаи здесь были простыми, основанными на общем понимании своего долга. И я был представлен непосредственно капитан-командору. Это произошло возле сухого дока, среди лебедок, тросов, якорей. Я увидел черноволосого, невысокого роста, заметно склонного к полноте человека лет сорока пяти, в поношенном мундире, однако, со всеми регалиями. Впрочем, это придавало ему отнюдь не парадный, а лишь внушительный вид.
- Рад видеть, лейтенант. Однако мы надеялись видеть вас раньше... Нерадивости не терплю и взыскиваю за нее в полной мере! Извольте отвечать!
Но, узнав, что задержка вызвана была трудностью дороги, капитан-командор смягчился. А когда услышал, что я из Ревеля, то даже улыбнулся, пояснив, что этот город всегда был ему по душе.
- Пойдете на мой шлюп, - сказал капитан-командор.
- А что же поручик Ворохов?- напомнил ему кто-то из сопровождавших его офицеров. Капитан-командор на миг нахмурился, словно напоминание было неприятно ему, и снова пристально посмотрел мне в лицо. И трость его коротко и резко стукнула по настилу, как бы ставя точку разговору.
- Необходимости для изменения приказа не вижу! Ожидаю от вас, лейтенант, исполнения долга души! И велений сердца!
Слова эти показались мне не совсем понятными, так как находились за пределами уставных, уже привычных мне представлений. Но было в них нечто, наполнившее мое сознание ощущением какой-то особой важности порученного мне дела. Вероятно, в эту минуту вид у меня был растерянный. Кто-то из стоявших рядом хихикнул:
- Ловец удачи!
Я обернулся. В глаза мне, усмехаясь надменно и презрительно, смотрел высокий молодой человек в зеленом мундире с эполетами поручика от Адмиралтейства. Тонкие губы на смуглом, девичьей нежности лице кривились. Рыжеватая прядь падала из-под шляпы на высокий лоб, придавая всему его облику что-то хищное. Пожалуй, мы были ровесниками. Помня, что нет ничего хуже, чем начинать жизнь на новом месте со ссоры, я пожал плечами.
- Не имея чести знать вас, господин поручик, полагаю разговор наш излишним...
- Уклонение от объяснений не лучший маневр, - сказал поручик, и рука его легла на эфес шпаги.
Но стоявший рядом мичман, низкорослый и коренастый, шагнул меж нас, примирительно коснулся локтя поручика, кивнул на шагавшего уже в обратном направлении Чичагова со свитой, затем улыбнулся мне. Поручик сбросил руку с эфеса, резко повернулся и ушел, отбрасывая носками ботфортов попадавшие под ноги обломки дерева.
- Горяч и прямодушен до крайности,- пояснил мичман, проследив взглядом за неровно шагавшим поручиком. - И все лишь по желанию преуспеть в службе.
- Не понимаю, - пробормотал я. - Я-то причем?
- А при том, господин лейтенант, что, опоздай вы еще на день, быть бы поручику Ворохову штурманом на флагмане. Его за горячность да вольнодумие из гвардейского экипажа списали. А участие в экспедиции при столь благоприятных обстоятельствах ему сулило бы возврат с почетом... Простите, господин лейтенант, разговор веду как бы инкогнито. Мичман Павел Вершин...
Так обрел я первого доброго знакомца, хоть и низшего чином. Так получил врага, который сейчас, спустя тридцать шесть лет, похрапывает в соседней горнице. А может, только делает вид, что спит. И оба мы ожидаем рассвета.
...При ярком свете дня, при барабанном бое и наступившей затем тишине на палубах всех трех судов экспедиции, при командах и офицерах, выстроившихся на шканцах, был прочитан высочайший указ от 14 мая 1764 г. Огласил его сам капитан-командор, державшийся особенно торжественно и строго: