Полярный круг. Выпуск 2

...Тридцать пять лет прошло с тех пор, но и в последний мой час буду видеть торжественное утро 9 мая 1765 г.: снежные вершины сопок и рыжеватые проталины у подножий, высыпавшее из домишек немногочисленное население Колы, клубы дыма от салюта из всех корабельных орудий и раскатистый крик "Ура!" с палуб судов, метнувшиеся испуганные чайки и первый след, легший позади эскадры... Ветер был несильным, но ровным: заполоскавшие было на повороте паруса наполнились. Рынды отзвонили по четыре склянки - и началась первая из бесчисленных мореходных вахт, которые предстояло отстоять всем нам.

На пеленге Нордкапа эскадра наша попала в шторм. Двое страшных суток скалывали мы лед с бульварков кормы и носа, до изнеможения работая пешнями и топорами. В авралах, которые объявлялись почти непрерывно, участвовали все. И лишь капитан-командор и двое рулевых оставались безучастными свидетелями нашей дьявольской пляски среди сверкающих осколков льда, густых клубков пара от дыхания, приглушенной ругани и стука инструментов.

Впрочем, можно ли назвать безучастным свидетельством, когда двойное колесо штурвала, кажется, сейчас вырвется из рук и шлюп, развернувшись под штормовым единственным парусом, повернется бортом к волне? Рулевые работают в полушубках с отрезанными рукавами, их лица в белых пятнах от ожогов морозного ветра, на ресницах и бровях лохмы инея.

Безучастное ли свидетельствование высокая мера ответственности Васи-лия Яковлевича Чичагова за исход экспедиции, за благополучие судов и их экипажей? Теперь, постоянно почти находясь рядом с этим человеком, облеченным огромной властью, я понимаю, насколько неверными были все сведения о нем, полученные мной прежде. Он крут, но лишь по необходимости.

- С человека больше меры не требуй! Береги человека! - сказал Чичагов боцману из обрусевших немцев, квадратному и рыжему верзиле, не выпускавшему изо рта вонючую трубку.

Из головы у меня не выходят слова, сказанные поручиком Вороховым в тот злополучный день бросания жребия, о каком-то просчете, допущенном кем-то при назначении нашей экспедиции. Что за просчет?

Но поговорить не с кем. Вахта следует за вахтой, и, закончив очередную, я замертво падаю в кормовой тесной каюте на нары, засыпаю тяжелым, без сновидений, сном.

На исходе второй недели плавания в виду Медвежьего острова шторм утих. Однако навстречу нам то и дело попадались огромные льдины.

23 мая мы стояли на палубах судов и с вожделением смотрели, как все выше и отчетливее вырастает, приближается Медвежий - заснеженная, скалистая, но твердая земля. На нем, мы знали, находится несколько зимовий охотников-промысловиков. Пополудни стало ясно, что подойти к острову нам не удастся: сплошные ледяные поля - стамухи - преграждали нам путь. Трехчасовое крейсирование в виду берегов подтвердило, что прохода в полях нет.

Я видел, как на лбу капитан-командора легла глубокая складка, как он ненадолго ушел к себе в каюту. А потом, вернувшись, приказал ложиться курсом на западный Шпицберген.

"Июня 5 дня, под широтой 77 градусов плыли среди сплошного движущегося льда", - записал я в вахтенном журнале.

Мы еле ползли, поминутно ощущая толчки мелких льдин, уклоняясь от удара крупных. Лица экипажа были мрачными и напряженными. Капитан-командор задумчив, сосредоточен, в любую минуту пребывал на мостике или на рострах, поднимая к глазам зрительную, обшитую кожей трубу и подолгу вглядываясь в море по курсу.

10 июня под 77 градусами 34 минутами северной широты мы встретили промысловое голландское судно. Ударил резкий и короткий выстрел сигнальной пушки - и на нашей гротрее затрепетали пестрые флаги. Сочетание их означало: "Подойти к борту!"

Пузатый, просмоленный до черноты голландец вильнул, на нем начали ставить кливера. Похоже было, что промысловик намерен уйти от нас. Но капитан-командор махнул рукой, канониры накатили к полупортику орудие, и под грохот выстрела от борта отлетел клуб порохового дыма. Черный мячик ядра взбил фонтан воды и осколков льда перед самым носом голландца.

Не поставив дополнительных кливеров, промысловый бот описал циркуляцию и подошел к нам с подветренного борта. Вблизи он оказался еще грязнее, чем издали,- закопченная кормовая надстройка, палуба в жирных потеках, вымазанная жиром и кровью крышка трюма. Немногочисленная команда стояла у борта, смотрела угрюмо, молчала. Зато что-то выкрикивал, размахивая руками, шкипер - старик в клеенчатой островерхой шляпе с румяным толстым лицом, окаймленным седой бородой.

Наши матросы приняли швартовы, и шкипер тотчас же начал карабкаться к нам по перекинутому через планшир шторм-трапу. Капитан-командор молча ждал его на шканцах. Старик неловко поклонился и вдруг разразился потоком быстрых слов, произносимых с привизгиваньем.

- Он говорит, что не нарушил закона,- спокойно переводил первый штурман Ландсман. - Он говорит, что никогда не вступал в споры с Российской империей... Он говорит, что здесь международные воды и что у него все равно есть лицензия, подписанная самим президентом Торговой коллегии! Он говорит...