Полигон. Знаки судьбы

На Лубянке Бернштейна привели в кабинет какого-то начальника, который и прояснил ситуацию. Оказалось, что в Георгиевском зале Кремля производился ремонт. При снятии с этой целью висевшей там огромной люстры выяснилось, что требуется замена крюка, на котором она висела. С целью расчёта нового крюка, в качестве специалиста по сопромату, и был вызван Бернштейн. Ему сообщили массу люстры и дали два дня на проектирование нового крюка. А здесь следует пояснить, что существовал ГОСТ на эти самые крюки, так что при выборе крюка и расчёты проводить не было необходимости. Просто из ГОСТа нужно было выбрать параметры крюка, соответствующего массе подвешиваемого груза и требуемому запасу прочности. Для Бернштейна это была школьная задачка. И он её решил быстро, выбрав очень солидный запас прочности, соответствующий высокому статусу помещения, в котором этому крюку предстояло выполнять свое предназначение.

Выполнив на листе бумаги чертёж крюка в натуральную величину, и, изложив обоснование своего выбора, Бернштейн через два дня явился на Лубянку. Его принял всё тот же начальник. Он не стал читать приложенное к чертежу обоснование, а долго разглядывал сам принесённый Бернштейном чертёж крюка. Потом он спросил, понимает ли Бернштейн, где будет располагаться этот крюк, и кто под висящей на нем люстрой будет ходить или сидеть. И, не дожидаясь ответа, начальник взял карандаш и своей рукой солидно увеличил размеры крюка на чертеже. Посмотрев на Бернштейна, он сказал, что параметры крюка следует пересчитать заново с учетом высокой степени ответственности этой детали. Бернштейну он дал ещё два дня на расчеты. Делать расчеты под новые параметры Бернштейн не стал. Он подобрал в ГОСТе новый крюк, который по своим размерам примерно соответствовал размерам, обозначенным рукой начальника с Лубянки. Когда он вторично явился на Лубянку, с новым чертежом крюка, то принимавший его начальник, долго не разглядывая чертёж, одобрил его и, поблагодарив Бернштейна за проделанную работу, отпустил его.

А теперь расскажу об одном эпизоде, который реально имел место на экзамене по сопромату в нашем учебном отделении. От предыдущего курса мы узнали, что Бернштейн любит на экзамене сидеть в своем кресле. Мы загодя сходили на кафедру, забрали из его кабинета кресло и перенесли его в аудиторию, где должен был проходить экзамен. Мы узнали также, что Бернштейн практически никогда не ставил неудовлетворительных оценок. Он считал, что слушатель или студент, прослушавший его курс лекций, должен знать сопромат хотя бы на “троечку”. Поэтому ребят послабее направляли к нему, а не к другому преподавателю, тоже принимавшему экзамен. Но совсем слабых в нашем отделении не было. В Академии на каждом экзамене было принято считать средний балл по отделению. Наше отделение обычно получало значение среднего балла 4,70-4,75, а если было 4,65, то это воспринималось как провал.

Экзамен по сопромату, о котором я упомянул, шёл как обычно до определённого момента. Отвечать по билету за стол к Бернштейну сел Юра Б. Вообще-то он был твёрдым “четвёрочником”, но тут неожиданно забуксовал. Видимо, он и сам этого не ожидал и разволновался так, что начал ошибаться в простых вопросах. Бернштейн, как и все преподаватели на экзаменах обычно делают, посмотрел на общий уровень оценок Б. в зачётке. Там всё было в порядке. Бернштейн решил помочь Б. выпутаться из положения и начал задавать ему простые вопросы. Но Юра уже поплыл и не мог собраться с мыслями. А Бернштейн не хотел поставить ему “двойку”. В конце концов, Бернштейн задал Б. самый элементарный вопрос, на который трудно было не ответить правильно. А перед этим вопросом он предупредил Бурцева, что за правильный ответ он поставит ему “тройку”, а иначе будет «двойка”.

Неизвестно, кто в этой ситуации больше волновался, Юра или Бернштейн. Вопрос был действительно простой. Бернштейн изобразил на листке бумаги стержень с простейшей нагрузкой, обозначил сечение и спросил, есть ли в этом сечении касательные напряжения. Ответ был очевиден, касательных напряжение в этом сечении быть не могло. Но Б., от волнения, уже вообще ничего не соображал. Раз спросили, есть ли эти напряжения, значит, они есть, решил он. И ответил: “Есть”. Способность соображать Б. потерял уже давно, но наблюдательность сохранил и мгновенно увидел, что на лице Бернштейна начинает формироваться горькая гримаса. Не растерявшись, Бурцев практически без заметной паузы продолжил свой ответ: “Но они равны нулю”. Что потом было, трудно описать. Бернштейн, а вместе с ним и все, кто был в аудитории, смеялись до упаду минут пять, а то и больше. Успокоившись, Бернштейн взял ручку, помедлил и сказал: “Товарищ младший лейтенант! Я не могу поставить вам тройку.” В аудитории повисла гробовая тишина. А Бернштейн аккуратно вывел в зачётке оценку “хорошо” и расписался. Б. схватил зачётку и вылетел из аудитории. На том экзамене ни один слушатель из нашего отделения не получил оценки ниже “четвёрки”.