Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Эта логика создания советской системы номинального конституционализма в 1918 г. хорошо объясняет параметры ее крушения в период перестройки, когда происходит последовательная актуализация всех когнитивных компонентов системы, только в обратном порядке. Начавшись с осторожной критики подмены понятий – бюрократических «извращений» социализма («гласность»), процесс распада поставил под вопрос эффективность советов как институтов власти при однопартийной диктатуре («передача власти от партии к советам»), перешел затем в область федеративных отношений («парад суверенитетов») и завершился отказом от идеологически редуцированного коммунизма («ленинских норм») как общей легитимирующей основы режима. Крушение системы наступило, следовательно, именно тогда, когда коммунистический ингредиент советской диктатуры вступил в радикальное противоречие со стремлением обосновать ее в полноценных правовых понятиях.

Глава V. Утверждение коммунистического режима: от «советской демократии» к однопартийной диктатуре

Происхождение коммунистического режима и выражавшей его советской легенды коренится в природе большевизма как экстремистской идеологии. Следствием ложных когнитивных установок этой идеологии (коммунистическое учение), представляемых как неоспоримый научный вывод («законы» исторического материализма), стала замена доказательных (рациональных) методов социального конструирования квазирелигиозными (идеологическими) постулатами. В результате появилась особая форма фантастического сознания – своеобразный «магический реализм» революционной элиты, суть которого состояла в отождествлении понятий и реальности, приравнивании мышления к действию, определявших социальное поведение. Этот исторический «комплекс превосходства» (обратная сторона «комплекса неполноценности») выражался в сверхкомпенсации – системе завышенных ожиданий и поведении, рассчитанном на немедленное достижение утопических целей, невзирая на социальные издержки. Неспособность большевизма как светского социального движения (в отличие от религиозных форм экстремизма) к гибкому разрешению противоречия между догмой и социальной практикой вела к когнитивному смещению – подмене утопических целей средствами их достижения[647].