Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Методом пропаганды Конституции становилась рассылка ее текстов из Канцелярии ВЦИК по уездным и волостным советам, которые ритуально «приносят ВЦИК глубокую благодарность»[638]. Символическое значение Конституции подчеркивалось параллельной деятельностью по разработке «социалистических» атрибутов новой государственности – герба и печати РСФСР[639]. Идеологические принципы нового режима и его программы становятся основополагающими в системе образования[640]. В то же время разработка и принятие Конституции практически никак не соотносились с расширением осуществляемого ВЧК террора, направленного как против оппонентов режима, так и их родственников, практически лишенных всех гражданских прав (расстрелы, конфискация собственности, отказ в приеме на службу)[641]. В этих условиях когнитивного раскола идеологический подход сторонников диктатуры декларативно противостоял традиционным представлениям о патриотизме их противников[642].

Попытка преодоления раскола представлена синтезом революции и патриотизма – идеей «революционного оборончества». Идея «революционного оборончества» выступала как защита идеалов Парижской коммуны, не справившейся с задачей организации революционной войны. «Коммуна, – заявлял Л. Троцкий, – была слаба. Чтоб довершить ее дело, мы стали сильны. Коммуну разбили. Мы наносим удар за ударом по палачам Коммуны. Мы мстим за Коммуну, и мы отомстим за нее»[643]. Этот фанатизм и культ воли, отрицающий всякое понятие о парламентаризме, в сочетании с нарциссизмом, беспринципностью и мстительной злобой некоторые исследователи, начиная с Ч. Ломброзо и его русских последователей, считали определяющими психологическими и антропологическими чертами настоящего коммуниста-анархиста – от французской до русской революции[644]. Консолидация социальной базы классовой диктатуры не могла опираться на правовые конституционные конструкции (даже в их ограниченном большевистском понимании), ибо сами они выступали эманацией революционной воли, воплощенной и персонифицированной в ее выразителях. К этому периоду относится начало формирования культа революционных вождей[645], в лицах которых П. Сорокин разглядел сходство с прототипами из ломброзианских медицинских альбомов[646]. По мере ослабления социального контроля над большевиками в период Гражданской войны и массового террора положения Конституции становились все более неопределенными, а необходимость их правового обоснования все менее значимой. Главным противоречием всего советского конституционализма, проявившимся уже в первой Конституции 1918 г., является стремление в правовых терминах обосновать вполне антиправовой феномен – «диктатуру пролетариата».

11. Смысл большевистского конституционного проектирования

Таким образом, идея Коммуны как прообраза государственности будущего стала теоретической основой и лейтмотивом конституционного проектирования после большевистского переворота, определив масштаб, общие рамки и терминологию проектов Основного закона 1918 г. Миф государства-коммуны 1871 г. позволял заполнить идеологический вакуум, возникший в результате спонтанного крушения государственности и неожиданного прихода большевиков к власти. Данный миф оказался важен для новых властителей в трех отношениях: во-первых, он позволял легитимировать государственный переворот как переход власти от «буржуазного» Временного правительства и Учредительного собрания к непосредственной «рабочей демократии» (которая рассматривалась как выражение принципов Коммуны); во-вторых, обосновать мессианские претензии большевизма на господство в рамках мировой революции, целью которой выступало создание всемирной коммунистической федерации; в-третьих, представить традиционалистские квазигосударственные институты социальной организации (советы) как прототип политических форм будущего коммунистического строя.