Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

П. Соломон в своем исследовании о сталинской юстиции пришел к парадоксальному выводу, что принятие Конституции 1936 г. привело к «отказу от отдельных большевистских принципов построения юстиции» и даже «возвращению к ключевым аспектам правосудия времен царизма». В ходе конституционных дебатов, считает он, наметился поворот от правового нигилизма предшествующего периода к укреплению правовой системы – ее централизации, кадровой перегруппировке, повышению роли профессионального образования. Конфликт Крыленко и Вышинского, закончившийся победой последнего, он рассматривает как противостояние революционной и государственно-правовой позиций, а победа второй из них означала укрепление надзорных функций прокуратуры, отказ от упрощенных процедур расследования. Вышинский объявлен им «главным сторонником укрепления авторитета закона и ведущим реформатором судебных учреждений в 1931–1936 гг.», несмотря на его центральную роль в создании «юриспруденции террора», проведении политических процессов, активное участие в работе особого совещания НКВД, которое осудило множество «врагов», наделение прокуроров обязанностью подписывать ордера на арест по поручению органов госбезопасности[1150]. Парадоксальность этого вывода вытекает из представления Соломона о том, что две сферы – права и террора – становились якобы более разграниченными: первая охватывала «нормальное» уголовное судопроизводство, вторая – исключительно политическую сферу, представляя собой фактически чрезвычайное законодательство. Но справедливо обратное – распространение «юриспруденции террора» на всю сферу правосудия. В основе советской судебной системы лежал принцип идеологического контроля над правом – возможность перевода любого дела из рутинного в политическое и наоборот. Можно говорить, следовательно, об отказе от спонтанных («революционных») форм террора путем подчинения его государственной воле – институционализации и рутинизации террора, но не его формальном ограничении. Именно в рассматриваемый период происходит становление машины особой политической юстиции, действовавшей в период Большого террора, а границы этого действия могли произвольно расширяться и сужаться в зависимости от воли высших политических инстанций и прежде всего самого Сталина[1151].

Вышинский представил теоретическое обоснование данной программы, рассматривая «власть в государстве как организацию господства, руководства населением при помощи свойственных государству методов правления и воспитания подчиненных классов общества в духе защиты интересов господствующего класса»[1152]. Советский суд при определении состава преступления должен руководствоваться не «какой-то совершенно бесформенной интуицией», но опираться исключительно на «установленные советской властью законы и социалистический правопорядок» и вытекающие из них жесткие процессуальные правила[1153]. Но в толковании законов суд руководствуется идеологическими приоритетами государства. «Социалистическое правосудие – это ключ к пониманию законов, к практическому применению этих законов, к пониманию общественно-политической обстановки, в которой совершено преступление, с одной стороны, и с другой стороны, к пониманию того, какая должна быть дана оценка этого преступления»[1154]. Отсюда – постулат о тождестве социалистической законности и революционной целесообразности, представленный новой трактовкой понятия «революционной законности». «Привлечь к ответственности, – говорил он, – это дело сравнительно нетрудное. Гораздо более трудно вскрыть корни рассматриваемого преступления, обнаружить перед трудящимися массами тайные пружины данного преступления. А в этом главная задача органов революционной законности в их борьбе с преступностью». Данная концепция предполагает особые качества следствия «перед лицом искусного и изворотливого врага»: «Роль следователя в данных условиях становится особенно ответственной, превращая народного следователя в центральную фигуру прокурорского аппарата»[1155]. На практике это означало провозглашение признания обвиняемого «царицей доказательств» и фактическую легализацию пыток, сыгравших ключевую роль в организации сталинских политических процессов 1930-х годов.

Результаты дискуссии в Комиссии по двум проектам показывают преобладание идей Вышинского и административное поражение его бывшего руководителя – Крыленко. В «Сводке поправок к проекту», подготовленной для Сталина Яковлевым (ноябрь 1936 г.) Верховный суд лишен компетенции «надзора за деятельностью всех судебных органов СССР и союзных республик» и наделен вместо этого компетенцией «судебного и кассационного надзора за правильностью приговоров и решений всех судебных органов СССР и союзных республик, а также разъяснения статей уголовного, гражданского и процессуального кодексов в связи с рассматриваемыми делами». Напротив, Прокуратура получила более широкие полномочия – осуществляет «надзор за деятельностью всех органов расследования и законностью вынесенных судами приговоров и решений»[1156].