Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Основная трудность состояла в ответе на вопрос, почему в социалистическом обществе «подлинной демократии» должно сохраняться государство в форме диктатуры? Как показал ход «всенародного обсуждения», в общественном сознании не удалось преодолеть когнитивный диссонанс по этому вопросу, выразившийся в появлении «неконвенциональных» и оппозиционных предложений о необходимости радикального переустройства политической системы – отказа от однопартийной диктатуры и введения выборов на конкурентной основе. Целью корректирующей пиар-акции в ходе обсуждения Конституции стало навязывание двойных стандартов интерпретации конституционных положений (формальных и неформальных), выстраивание новой иерархии ценностей (знаменитое «двоемыслие») и закрепление этих стандартов в рамках социальной и когнитивной адаптации индивидов. Методом становилось выделение в обществе группы скрытых «врагов народа», средством – кампания по преданию их информационному и политическому остракизму.

Теоретическим обоснованием информационной сегрегации потенциальных оппонентов становилась, в стиле Французской революции, концепция противопоставления метафизической «воли народа» «врагам народа», стремящимся повернуть поступательное развитие социалистического общества в реставрационном направлении. С революцией, разъяснял Радек, можно быть «только целиком», в противном случае – неизбежно «скатывание в клоаку контрреволюции»[1357]. Основной удар наносился по контрреволюции вообще – представителям белой эмиграции, «оппортунистов, гнилых либералов, двурушников, людей, погрязших в типе мещанского благополучия, политически разложившихся»[1358], в первую очередь – по зиновьевской оппозиции[1359], а инструментом явился общий призыв к «революционной бдительности»: «помнить о враге, всегда выкорчевывать его остатки, усилить во много раз нашу идейно-политическую и организационную работу»[1360]. Три когнитивные категории противников режима, официально сконструированные в ходе обсуждения Конституции, определяли подлежащие уничтожению социальные группы, ранжируя их по степени потенциальной опасности для «конституционного» (т. е. партийно-государственного) строя. Первая категория «двурушничества» обозначала внутрипартийную оппозицию и выражала ее скрытое сотрудничество с классовым врагом при внешнем соблюдении стандартов классовой морали и конституционных ритуалов. Именно «двурушничество» определялось как наиболее опасный вид преступления, за которое полагалось не только изгнание из партии, но предание «революционному пролетарскому суду»[1361]. Другой категорией оппонентов режима выступали сторонники «гнилого либерализма» – в основном представители старой «буржуазной» интеллигенции, которые в силу общей культуры и образования не принимали «двойной морали», могли всерьез воспринять некоторые понятия советской Конституции, придавая им универсальный смысл вместо «классового». Третьей, интегрирующей категорией для обозначения всех разновидностей классового врага стало взятое из сельского хозяйства понятие «вредительства».

В рамках концепции «скрытого врага» политические вредители, подобно их биологической разновидности, наделялись способностью к мимикрии в окружающей среде (соблюдению навязываемых конституционных и партийных ритуалов), что затрудняло их распознание. «Ни один вредитель, – разъяснял Сталин, – не будет все время вредить, если он не хочет быть разоблаченным в самый короткий срок. Наоборот, настоящий вредитель должен время от времени показывать успехи в своей работе, ибо это – единственное средство сохраниться ему, как вредителю, втереться в доверие и продолжать свою вредительскую работу»[1362]. Основным способом этой деятельности по официальной версии становилось легальное внедрение (путем выборов) противников режима в советские учреждения с последующим изменением направления их деятельности. «Маскируясь под коммунистов, надевая личину наших друзей, они, – объяснял В. Молотов, – пробирались на важнейшие посты в советском государстве и в партийных организациях для того, чтобы обеспечить себе преступно-подрывную работу»[1363]. Это предполагало развитие такого важнейшего качества коммунистов как «умение распознавать врага, как бы хорошо он ни был замаскирован», убеждения, что вообще всякий настоящий коммунист – это чекист[1364].