Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Вопрос о балансе прав и обязанностей – наиболее трудный для номинальных конституций, поскольку они исходят из реальности обязанностей и условности прав и не признают существования естественных прав. Проблематика прав человека актуализировалась после ХХ съезда КПСС (1956) в результате официального осуждения культа личности Сталина и реакции на это событие в мировом общественном мнении. Вопрос о масштабах десталинизации и конституционных гарантий прав личности раскалывал советскую политическую элиту. Борьба сторонников и противников либерализации режима шла в закрытом аппаратном режиме, но находила выражение в публичном пространстве – в трактовке идеологии, отношении власти к интеллигенции, цензуре и, прежде всего, в изменении политики в отношении литературы и искусства[1569]. Именно сворачивание десталинизации в конце 1960-х – начале 1970-х годов стало основой развития диссидентского движения научной интеллигенции[1570], выдвинувшего своим главным приоритетом борьбу за права человека[1571]. Корни этого конфликта заложены той официальной концепцией прав человека, которые стали доминирующими на исходе «оттепели» и получили отражение в проекте Конституции. В основе лежала их инструментальная трактовка – подчинение государству прав личности, которые «осуществляются в полном соответствии с их социальным назначением, т. е. с теми задачами общества, которые должны быть разрешены предоставлением гражданам тех или иных прав»[1572]. Идеологические мотивы имели приоритетное значение с позиций внешней политики. «Нельзя не видеть, – констатировалось в материалах подкомиссии Пономарева, – что буржуазная пропаганда использует тот факт, что у нас действует Конституция 1936 г., т. н. “сталинская” Конституция, которая так бесцеремонно нарушалась в период культа личности. Разработка новой Конституции выбьет из рук империалистической пропаганды такой ее козырь, что советский народ живет по Конституции 1936 года, а главное, раскроет, что по мере развития общества по пути к коммунизму демократия становится шире, глубже и разностороннее»[1573]. Выдвигалось спорное дидактическое предложение включить в Конституцию «незыблемые принципы внешней политики СССР», исходя из того, что это государство «будет оказывать все возрастающее влияние на весь ход мирового развития в пользу торжества мира, демократии, национальной свободы, социализма, содействовать великому делу избавления человечества от мировой войны, всех форм эксплуатации, национального и социального гнета»[1574]. Обращалось внимание на одиозную терминологию. «Надо подумать, – отмечал Брежнев на совещании аппаратных работников, – нужно ли в Конституции писать слово “лагерь”… Это не праздный вопрос. Не обязательно узаконивать это слово, когда в братских коммунистических партиях всякие толки на этот счет». «Не обязательно писать в Конституции “лагерь”. По партийной линии может быть такой термин, но в советских документах узаконивать это слово не следует»[1575]. Преимущественное внимание отводилось защите коллективных прав перед индивидуальными. «И при коммунизме, – считал Хрущев, – воля одного человека должна подчиняться воле всего коллектива», поскольку без руководящего начала невозможна «никакая общественная система, даже самый маленький коллектив людей»[1576].