Демагогические декларации советских конституций, предоставлявшие «права народам» (причем даже тем, которые в них не нуждались и исторически не были подготовлены к самоопределению в форме субъектов федерации), блокировали принятие рациональной концепции «обновленной федерации». Она теоретически могла бы включать введение новых принципов федерализма – пересмотра искусственных границ регионов в соответствии с их экономическим вкладом; наделения их различным статусом и выстраивания их иерархии по степени объема предоставляемых прав; понижения статуса соответствующих регионов до уровня культурных или языковых автономий; наконец, правового решения проблемы выхода автономий из соответствующих республик. Проблематичность практического решения дилеммы определяется психологическим фактором: трудно (если вообще возможно) отобрать назад раз данные национальным регионам права. Повернуть ситуацию дезинтеграции вспять можно было, следовательно, лишь приняв совершенно иную концепцию гражданской (а не национально ориентированной) федерации и выстроив всю политику по общегражданским приоритетам, что не удалось сделать в масштабах СССР, но отчасти получилось в масштабах России. Ключевым фактором этого тренда стал распад союзной элиты по национальному признаку и ослабление политической роли институтов центральной государственной власти.
5. Демократия и авторитаризм: парламент, правительство и президент переходного периода
Конструирование новой политической системы требовало ответа на вопросы о форме правления и структуре институтов власти: номинальный или реальный конституционализм; советский парламентаризм или «нормальный», парламентская или президентская республика, статус главы государства и его прерогативы, – вопросы, не получившие правового решения в предшествующей истории страны[2042]
.С самого начала реформ, уже на Первом съезде народных депутатов СССР (25 мая – 9 июня 1989 г.), возник вопрос о том, каков должен быть новый парламент – сохранять свою прежнюю советскую природу или стать профессиональным. Одни в советских традициях считали, что в этой роли должен выступать Съезд народных депутатов, поскольку «мы сами парламент», а избираемый им Верховный Совет – рассматриваться в качестве «исполнительной работающей части парламента», способной профессионально «писать законы, отстаивать интересы, противостоять бюрократии». Данная конструкция переносилась на республиканские «парламенты», выстроить отношения с которыми признавалось важным для прекращения «войны законов». При такой постановке проблема сводилась к тому, чтобы решить «вопрос о конкретном распределении функций между Съездом народных депутатов СССР, ВС СССР, Председателем ВС СССР и Правительством СССР»[2043]
. Другая позиция заключалась в отказе от старой системы, при которой Съезд «будет собираться два раза в год и штамповать ранее подготовленные аппаратом законы» и введении «работающего, постоянно действующего парламента, который нашим съездом должен быть избран» в форме Верховного Совета[2044]. Однако именно уровень квалификации и профессионализма депутатов представительных институтов советского типа рассматривался оппонентами как неадекватный для решения стоящих перед ними задач, позволяя говорить об «агрессивно-послушном большинстве» и «сталинско-брежневском Верховном Совете»[2045]. Из этого раскола позиций теоретически следовал вывод о необходимости отказа от суррогатных советских форм представительства и переходе к полноценному парламенту, действующему на постоянной и профессиональной основе и способному выявить степень поддержки различных платформ. Речь шла, согласно официальному разъяснению, о коренной реорганизации исполнительной власти Союза ССР с подчинением ее Президенту и созданием Кабинета министров, в котором должны быть проведены крупные структурные и кадровые изменения, в частности – введена должность вице-президента. Предполагалось «четко определить полномочия в связи с взаимоотношениями ВС СССР с Кабинетом министров и Президентом, потому что Президент становится главой исполнительной власти»[2046].